Гэри Шмидт - Пока нормально

Отправил один красный кусок в рот.

– Мы переезжаем, – сказал он.

И жует.

– Переезжаем? – спросила мать.

– В Мэрисвилл. На край штата. – Еще один красный кусок. Жует. – На Бумажной фабрике Балларда есть местечко, и Эрни Эко обещал меня туда пристроить.

– Эрни Эко, – тихо повторила мать.

– Лучше не начинай.

– Значит, опять все будет по-старому.

– Я сказал…

– Все ночи по барам, а домой, когда ты уже…

Отец встал.

– Кого из детей на этот раз? – спросила мать.

Отец посмотрел на меня.

Я опустил глаза и занялся остатками своего рулета.

На сборы у нас ушло три дня. Все это время мать почти ничего не говорила. В первое утро она задала только два вопроса.

– Как мы дадим Лукасу знать, куда мы уехали?

Лукас – это мой старший брат, который перестал меня бить полтора года назад, когда его забрали в армию США и велели взамен бить вьетнамцев. Сейчас он где-то там, в дельте их главной реки, но больше мы про него ничего не знаем, потому что ему нельзя нам ничего сообщать, да он и так редко пишет. Не могу сказать, чтобы я сильно об этом жалел.

Отец оторвал глаза от тарелки с яичницей.

– Как мы дадим Лукасу знать, куда уехали? А почта на что? – сказал он таким голосом, от которого сразу чувствуешь себя самым большим идиотом на свете. – И разве я не просил тебя поджарить с обеих сторон? – Он оттолкнул тарелку, взялся за кружку с кофе и выглянул в окно. – Я по этому дерьму скучать не буду, – сказал он.

Потом моя мать еще спросила, тихо так:

– Возьмешь напрокат фургон?

Отец отхлебнул кофе. Раз, другой.

– Эрни Эко возьмет на фабрике. Отвезет нас, – ответил он.

Больше мать ни о чем не спрашивала.

Отец принес из супермаркета пустые ящики. В тот день стояла такая жара, что даже небо было не синее, а мутно-голубое – все, на что его хватило. В такие дни все ходят мокрые от пота, и тебе кажется, что, если бы ты сидел сейчас на верхнем ряду стадиона «Янки» – то есть на самом-самом верхнем, – там, может, и тянул бы слегка ветерок, но уж больше его точно нигде не почувствуешь. Отец дал мне один ящик – из него до сих пор пахло бананами, привезенными откуда-нибудь из тех мест, где говорят по-испански, – и велел сложить туда все, что у меня есть, а что не влезет, выкинуть. Я так и сделал, только кепку Джо Пепитона не положил, потому что она валяется в канаве под дождем – между прочим, вы бы и сами это помнили, если б вам было не наплевать.

Ну и что? Что с того? Я рад, что мы уезжаем.

После первого дня сборов у нас дома уже был полный кавардак. Везде стояли раскрытые ящики с самыми разными вещами. Сначала мать наклеила на них ярлычки и старалась все сортировать, чтобы кухонное хозяйство попало в ящики на кухне, а все простыни, наволочки и полотенца – в ящики около шкафа наверху, а самые крепкие ящики у входной двери предназначались для отцовских инструментов и остального добра. Но когда отец наполнил ящики у входной двери, он стал класть свои вещи вместе с посудой – вещи вроде отверток, гаечных ключей и тисков, которые он бросил на стопку тарелок и даже не обернулся посмотреть, когда услышал, что они разбились. Зато мать обернулась. Она вынула эти тарелки, завернутые в газету, и на минутку прижала их к себе. А потом уронила обратно в ящик, как мусор, потому что в него они теперь и превратились. В мусор.

Как кепка Джо Пепитона.

На третий день приехал с фургоном Эрни Эко, и мы – я с братом, Эрни Эко и отец – погрузили туда кровати, диван и стол со стульями. Плита и холодильник принадлежали хозяину дома, который мы снимали. После этого мы погрузили и все ящики. Мать заранее вырыла садовые растения, за которыми она раньше ухаживала, пересадила их в горшки и полила перед переездом, но Эрни Эко сказал, что для них нет места, а даже если бы и было, он может резко повернуть и тогда они все попадают и запачкают ему кузов, так что отец велел оставить их, а нам быстро садиться в машину, потому что уже все готово.

– Еще не все, – сказала мать.

Это было так неожиданно, что мы удивились и посмотрели на нее.

Она подошла к горшкам, которые стояли в ряд на крыльце, взяла в охапку три из них и понесла к дому Макколлов, наших соседей. Потом вернулась, взяла еще три и отнесла через улицу к Петрони. Когда она снова вернулась, я хотел было подбежать и помочь ей, но отец ударил меня по плечу.

– Если ей приспичило, пусть сама таскает, – сказал он.

И Эрни Эко засмеялся, урод.

Так что мать сама разнесла все горшки, по три штуки, к разным домам на нашей улице. Люди стали выходить из дверей – они брали у нее горшки, ставили их на крылечко и обнимали мать, а потом она отворачивалась.

Вот чем я занимался – смотрел, как моя мать раздает свой сад, – когда на улице появился Холлинг Вудвуд с пакетом из оберточной бумаги. Раньше я никогда не видел его в нашем районе.

Он помахал мне.

– Привет, Дуг, – сказал он.

– Привет, – отозвался я.

– Здравствуйте, мистер Свитек.

Отец кивнул. Он наблюдал за матерью. Ему не терпелось уехать. Прошла минута. Мать снова вернулась на крыльцо за очередной порцией.

– Я слыхал, вы переезжаете, – сказал Холлинг.

– Тебе не наврали, – сказал я.

Он кивнул.

– Значит, в восьмой класс уже не у нас пойдешь.

– Ну да.

Он опять кивнул. Прошла еще минута.

– Я это, – сказал он, – принес тебе кое-что, чтобы ты нас не забывал. – Он протянул мне пакет, и я его взял. Он был нетяжелый.

– Спасибо, – сказал я.

Еще минута.

– Куда едете-то?

– В Мэрисвилл.

– Понятно, – сказал Холлинг. И кивнул, как будто слышал об этом городе, хотя этого не могло быть, потому что о нем не слышал никто, кроме тех, кто там живет, а таких на свете раз, два и обчелся. – В Мэрисвилл, значит.

– В Катскильских горах, – сказал я.

Он кивнул.

– Там, наверное, попрохладней. Наверху-то.

Я тоже кивнул.

– Наверное.

Он потер руки.

– Ты там поосторожней, Дуг, – сказал он.

– Передай всем от меня привет, – сказал я.

– Передам.

Он протянул мне руку. Я ее пожал.

– Пока, Дуг.

– Пока.

И он повернулся, пересек улицу, поздоровался с моей матерью. Она дала ему один горшочек. Он взял его – и ушел. Совсем.

– Лезь в машину, – сказал отец.

Я пошел к машине, но прежде чем залезть туда, открыл пакет Холлинга и вынул то, что в нем было. Куртку. Куртку «Нью-Йорк янкиз». Я посмотрел на подпись с внутренней стороны воротничка. Вы догадались, чья это была куртка, правда?

Я ее надел. Мне было плевать, какого цвета небо, плевать, потеют все вокруг или нет. На меня повеяло ветерком, словно я вдруг очутился на самом верхнем ряду стадиона «Янки».