Бернар Фрио - Новые нетерпеливые истории

Тогда официант двумя руками поднимает Элизу-Мари и опрокидывает её на стол.

— Я это не хочу! — говорит он.

Одна туфелька Элизы-Мари соскальзывает на ковёр, кофточка падает под стул.

— Дорогая, веди себя прилично! — говорит мадам Лаланд.

У меня есть робот. Я сам его придумал. Долго делал, но всё-таки получилось.

Я его никому не показываю. Даже маме. Он спрятан в дальней комнате, куда никто не заходит и где ставни всегда закрыты.

Мой робот большой. И очень сильный, но в меру. Он умеет разговаривать. Мне нравится его голос.

Мой робот очень способный. Когда мне нужна помощь с домашним заданием, он мне всё объясняет. Когда я играю в лего, он помогает. Однажды мы вместе построили ракету и спутник.

Во второй половине дня, когда я возвращаюсь из школы, он меня ждёт. Мне не обязательно ходить с ключом на шее. Он всегда открывает мне дверь.

Потом он готовит мне полдник, тост с маслом и какао. А я рассказываю ему про школу, про друзей, про всё…

Как-то раз я опоздал. Рядом со школой произошёл несчастный случай, мотоцикл столкнулся с автобусом. Я видел, как санитары переносили раненого в скорую помощь. Когда я вернулся домой, было уже почти шесть часов.

Робот поджидал меня внизу, у лестницы. Увидев меня, он подбежал, схватил меня за плечи и хорошенько встряхнул с криком:

— Ты видел, который час? Ты знаешь, сколько времени? Где ты был? Ты мог бы меня предупредить…

Я ничего не сказал. Я повесил голову. Тогда он сел на корточки и тихо произнёс:

— Пойми, я беспокоился…

Я посмотрел на него. Прямо ему в глаза. И действительно увидел беспокойство. Но не гнев. Тогда я обнял его за шею, а он взял меня на руки и отнёс домой.

Я люблю своего робота.

Я называю его: папа.

Мой папа учитель французского… (простите: мой отец преподаст французский язык и литературу. Изо дня в день это не так уж и классно! То есть я хочу сказать: иногда профессия моего отца создаёт мне некоторые неудобства.

На днях, например, я выпиливал лобзиком и порезал большой палец. Глубоко! Я побежал к папе, он читал в гостиной.

— Папа! Папа! Скорей! Бинт! Я истекаю кровью! — прокричал я, показывая ему пораненный палец.

— Я бы попросил тебя доходчиво выразить свою мысль, — ответил папа, не отрывая носа от книги.

— Дорогой отец, — поправился я, — я рассёк палец надвое, и теперь кровь рекой струится из раны.

— Вот это чётко и ясно, — сказал папа.

— Так поторопись, мне ужасно больно! — вырвалось у меня.

— Люк, такого языка я не понимаю, — ответил бесчувственный папа.

— Боль нестерпима, — перевёл я, — я был бы тебе невероятно признателен, если бы ты, не теряя ни минуты, оказал мне необходимую помощь.

— Так намного лучше, — начал довольный папа. — Рассмотрим поближе эту разверстую плоть.

Он отложил книгу и увидел, что я корчусь от боли, сжимая кровоточащий палец.

— Ты что, совсем ку-ку? — заорал он. — Вали отсюда быстро! Ты испоганил ковёр! Быстро в ванную! И убери от меня свой кровавый палец! В какую мясорубку ты его совал?

Я чуть было не ответил ему: «Дорогой отец, ваш способ выражать мысли мне глубоко чужд. Я был бы вам признателен, если бы вы говорили по-французски». Но я предпочёл смолчать.

В любом случае я его прекрасно понял. У меня ведь талант к языкам.

Вот так всегда…

Учительница встаёт у стола и берётся за спинку стула. Начинает рассматривать нас, одного за другим. Или скорее — инспектировать нас. Наконец она садится (хотя на самом деле на стуле помещается только половина её попы). Внезапно она вскакивает, так что всё на ней трясётся — щёки, грудь, живот, жир на руках, — сердито смотрит на меня и кричит:

— Хулиган! Опять ты! Вечно ты!

Сегодня я положил ей на стул красивое и свежее, только что снесённое яйцо.

Учительница встала у стола и взялась за спинку стула. Разглядела каждого из нас по очереди. Или скорее — проинспектировала. Наконец села (хотя на самом деле на стуле помещается только половина её попы). Внезапно она вскочила, так резко, что всё на ней затряслось — щёки, грудь, живот, жир на руках, — сердито посмотрела на меня и закричала:

— Хулиган! Опять ты! Вечно ты!

Говорю же: вот так всегда.

Только в тот раз было по-другому.

Это был автобус. Хотя не совсем, потому что у него было только два колеса. Скорее — велосипед. Но не совсем, потому что у него был ещё и винт. На самом деле это был вертолёт. С трубой, которая выплёвывала дым, как паровоз. Тем не менее он не шёл по рельсам. Он плыл по воде, как корабль. И всё-таки это был автобус. Кроме того, им управлял водитель автобуса.

Или, лучше сказать, некто вроде водителя автобуса. Потому что на нём не было фуражки. Из-за колючек на голове. Но вроде это был и не совсем ёжик. Ведь на нём был черепаший панцирь. И копыта у него были словно у лошади. А карман на животе — словно у кенгуру. А длинная-длинная шея — словно у жирафа. Но всё же это был водитель автобуса. Раз он управлял автобусом.

Его папа был психологом, его мама — инженером-информатиком. Вместе они разработали ему воспитательную программу. Всё было предусмотрено: суточная порция шпината в граммах; время, когда он должен идти спать в субботу 3 июля; поцелуи и нежности, на которые он имел право (в среднем 2,1 поцелуя в день; 4,3 по праздникам); носки определённого цвета, которые он наденет на своё восьмилетие…

Каждое утро его будил компьютер, несколько фальшиво напевая: «Вставай, маленький человек», затем объявлял ему программу на день.

Он беспрекословно слушался и не роптал. Его на это запрограммировали. Одно его смущало: время от времени компьютер объявлял: «Сегодня в 16:32: шалить».