Леонид Моргун - Грис-космоплаватель

– Вот здорово! – изумился Грис.

– Нас теперь ни пуля, ни луч не берет! – похвастал командор.

– Смотри, – сказал Грис, – там…

Невдалеке от них парила одинокая платформа, на которой, прижав руки к груди, стояла девушка.

– Да! Да, идем к ней! – обрадовался командор.

Они снизились и ступили на платформу.

– Моя царица! – с радостным волнением сказал Вергойн. – Хотя нет – богиня! Моя богиня!..

– Не богиня и не твоя, – негромко ответила Отрада. – И ты не мой бог. На мне – черное кольцо, черный обруч и черный пояс.

– Я повелеваю им исчезнуть! – заявил командор.

– Это не в твоей власти, Малый Какубан. Ты, конечно, теперь могуч, но и божье могущество небезгранично. Нет границ одному коварству. Твоему коварству, Малый…

– Не называй меня так!

– Конечно, – согласилась царевна, – ведь ты победил Старого, победил пусть и чужими руками и потому стал просто Какубаном Первым-И-Единственным.

– Мне не нравиться это имя, – поморщился командор.

– Но оно все равно будет твоим, хочешь ты этого или нет. И если раньше в мирах были два бога, ты, бог света, добра и радости, и он, бог зла, войны и мрака, то теперь ты объединил в себе то и другое. И ты не сможешь противиться злым силам в сердце твоем, потому что однажды уже дал им одержать верх над собой и выпустил их на волю. Благодаря им ты и одержал эту победу.

– Цель оправдывает средства, – заявил Вергойн, – ведь я сражался с силами зла.

– Нельзя сражаться со злом такими же подлыми методами. Ты же в своих целях использовал страдания несчастного, напуганного, мальчика. Захватив корабль фарарийцев, ты на одну-единственную секунду одел на себя вневр. С этого мгновения время для тебя застыло, ты проворно сбегал в прошлое и в будущее, ухитрившись обвести вокруг пальца весь белый свет. Первым делом ты подстерег Старого Какубана и стащил его закукленный мир, упрятанный в мешок. Но овладеть им ты не смог, чудовищная масса этого мира могла втянуть в себя все, что угодно. Открыть его мог лишь темпоральный Скипетр власти, существующий одновременно в десяти временах. И ты решил сотворить его сам. Ты решил повернуть время вспять и заставить его служить тебе. Для этого ты прежде всего состряпал древнее пророчество и подсунул его фарарийцам. Ты же явился в подсознание этого мальчика, готовя его исподволь к будущей службе. Ты же раздразнил медведя и вывел его на поляну. И сам же скормил ему тайком вневры, все до единого, хотя одного-единственного хватило бы с лихвой на то, чтобы вернуть мальчика домой.

– Это правда? – спросил Грис, взглянув на командора. Тот не ответил, лишь отвел глаза. Потом сказал:

– Я тоже рисковал жизнью. Я пожертвовал друзьями. Я подвергался пыткам и побоям…

– Но все это ты проделал не из любви к людям, а во имя своего гигантского, непомерного честолюбия. Ты твердо решил стать повелителем этого мира – и ты добился этого, Какубан!

– Не называй меня так! – вскричал тот в гневе.

– Да посмотри же на себя! Как тебя еще называть?

И в самом деле, удивительные изменения произошли с командором в считанные мгновения. Нет, внешне он остался почти таким же – рослым, плечистым, поджарым белокурым мужчиной лет тридцати, с горделивой осанкой, но в то же время что-то изменилось внутри него. Потух и стал вороватым взгляд, глаза его постоянно бегали с места на место, пальцы стали цепкими и сухими, весь он как-то поджался и нахохлился, потемнел и вдруг стал удивительно похож на большую, старую, серую ворону.

И тут Грис понял, что он стар, невероятно стар, и мудр, что от роду ему множество веков, что видел он зарождение и гибель цивилизаций, знал и мир, и войны, и любовь, и ненависть, и везде, и всегда на протяжении этих веков он сражался и проигрывал одну войну за другой, и погибал, и вновь нарождался для новой борьбы до тех пор пока смертельно не устал от всего этого и не решил одним решительным и тщательно выверенным ударом покончить со всем. Но не рассчитал, ах, как не рассчитал он всех последствий этой победы. И стало мальчику бесконечно жаль это всесильное существо, павшее жертвой собственной хитрости и коварства.

– Все это… – со слезами на глазах сказал командор, – все это лишь из любви к тебе, Рада, Радость моя. Ведь только так я мог разрушить сковавшие тебя злые чары!

– А ведь и я любила Звездного Вергойна, – прошептала Отрада. – Знал бы ты, как я ждала его…

– И я пришел!

– Я ждала человека, а не бога. Я любила честного, искреннего, отважного героя. Но ты предал сам себя, командор, и вместе с собой свою любовь и меня. Никакая самая возвышенная цель не способна оправдать коварство, ложь и чужие страдания. Никакие, самые высокие и благородные помыслы не способны искупить твою вину перед этим ребенком. Прощай, Грис, – она шагнула к нему и взяла его за руку. – Возьми это! – сняв с пальца черное кольцо, она надела на его безымянный палец. – Ты освободил мое сердце, но душа и тело мои еще скованы древним заклятьем. Вырастай поскорее и приходи за мной. Я за это время ничуть не постарею. Ты придешь?

– Да! – воскликнул Грис. – Да, Отрада моя!

– А теперь – прощай, – сказала девушка и поцеловала его. – Черный обруч и черный пояс уносят меня обратно в замок Роллен-Лайн. Я вечно буду ждать тебя, любимый… Облик ее стал медленно расплываться, таять в солнечных лучах, вначале похожий на проекцию, затем на мираж, на радугу, на легкую дымку, на тень… пока совершенно не растворился в воздухе.

За спиной Гриса послышалось сдавленное чертыхание. Он обернулся. Стоя на краю платформы бывший командор, ставший теперь Какубаном, творил пассы, взмахивая скипетром и призывал громы и молнии на голову Шалого, который, бродя вокруг платформы, рычал и огрызался, то увеличиваясь в объеме, то уменьшаясь до сравнительно маленьких медвежьих размеров.

– Послушай, – нервно сказал Какубан, – когда пойдешь домой, то захвати с собой и этого прожорливого зверя. Здесь для него не хватит корма.

– А когда я пойду домой? – спросил Грис дрогнувшим голосом.

– Когда захочешь, – сухо сказал Какубан. – Хоть сейчас. Хочешь?

– Хочу.

– Ну, ступай.

Он взмахнул скипетром, и все вокруг застыло, время замедлило свой ход, и пространство раскололось, образовав узкую зияющую щель, в которой мальчик с замирающим сердцем увидел знакомый цветущий луг, и ощутил аромат весенних трав, и – вот она! единственная, ни с чем не сравнимая тропинка, которая, образуя причудливые зигзаги, сбегает к крыльцу родимого дома.

Пройдя к нему, Шалый ткнулся в ухо своим холодным носом.