Лариса Ларина - Поэт

Сидит Васька за столом. Руками голову подпер. Качается из стороны в сторону.

И все:

— Блы-блы-блы, да блы-блы-блы.

Слушает старый дед, голову с полатей свесил. Не поймет, что парнишка кулыкает.

А бабка сердится. Возится у печки, горшками да ухватами грохает. И все ворчит:

— Опять за свое, непутевый. Сколько раз говорила — не качайся, не качайся, не качайся… не качайся, постылый.

Бабка подошла к Ваське и — трах по затылку.

— Чего ты, баб? — вздрогнул Васька, — ну что ты бьешься?

Бабка только хотела рот открыть, как в горшке что-то зашипело, забулькало, и она бросилась к печке.

— Что ты там лопочешь, — спросил дед, пристава руку к уху, — никак не разберу. То ли песня, то ли байка какая.

— Песня, — ответил Васька и повернул к деду голову, — я сам…

— Что ты сам? Что сам? — заскрипела бабка, — как песни петь, так ты сам, а как старикам помочь, так не сам. У-у, лодырь поганый!

Васька схватил шапку и на двор.

Ребята все у реки. Завидели Ваську и ну кричать:

— Вась! Скорее! Сю-ды! Что ска-ажем!

— Что?

— Гости к нам заявились. Они в лесочке. Мимо шли, видели. Они там шалаши какие сделали. Чай, кашу варят.

— Врете.

— Верно. Чтоб мне лопнуть. А одеты как. Все одинако. Портки коротеньки, — и Миша, первый друг и приятель Васьки, засмеялся.

— Должно пиванеры. В лагеря пришли, — сказал Федька.

— Каки таки пиванеры? — спросил Васька, стягивая с себя рубашку. — А?

— В красных галстуках которые, — ответил Федька. — Вроде как мы, а вроде нет.

С барабаном ходят и песни поют.

После купанья решено было пойти посмотреть на пионеров.

Пионеры, завидев ребят, всполошились, побежали навстречу и пошли расспросы да разговоры.

Васька, Мишка и Федька основательно осмотрели все и сели у костра, над которым покачивались закоптелые котелки.

Несколько пионеров принесли большой лист бумаги и, разостлав его прямо на земле, принялись что-то писать на нем.

— Это что? — спросил Васька, ткнув пальцем в лист.

— Это стенгазету будем делать, — объяснил Ваське вожатый Николай.

— А что это стенгазета?

— Мы пишем свои рассказы, стихи, об разных непорядках у нас в лагере, высмеиваем кто лентяй, кто работу свою пионерскую не выполняет, и вот в стенгазете помещаем.

— И стихи тоже? — спросил Васька.

— И стихи.

Васька смущенно заерзал на месте.

— Ну, а я вот к примеру… мне можно?

— Что можно?

— Да вот стих какой сочинить и потом в газету.

— Конечно, можно, — ответил Николай, — всем можно — кто хочет. А ты разве стихи пишешь?

— Он не пишет, он сочиняет, — вмешался Мишка, — он и писать-то не умеет.

— Да ну? Такой большой. А школа у вас есть?

— Школы у нас нет. Школа в соседнем селе. Кто ходит, а нас вот не пускают.

— Я ей, бабке, сколько раз говорил, — сказал Васька, — пусти в школу, учиться хочу. А она не пускает! А что, стих мой в газету к вам можно?

— Можно, — ответил Николай. — Ты вот говори, а я записывать буду.

Васька обвел глазами пионеров, стоящих кругом, и нерешительно сказал:

— Они вот… много.

— Вот что, ребята, вы разойдитесь по своим делам, а то он стесняется.

Пионеры ушли, а Николай вынул записную книжку и карандаш.

— Ну, начинай.

— Я уж… как умею.

— Ну, конечно, как умеешь.

Васька сложил руки на коленях и тоненьким, как будто не своим голосом начал:

Васька все говорил и говорил, а Николай быстро-быстро записывал.

— Все, — сказал, наконец, Васька, — больше ничего не могу.

— Ладно, — ответил Николай. — Теперь приходи сюда в среду, я ребятам твои стихи прочту, и мы обсудим, что с ними делать.

Возвращаясь от пионеров, ребята шагов сто прошли в полном молчании. Федька вспоминал игры, в которые играли пионеры, Мишка вкусную кашу, которой его угостили, а Васька думал о среде. Вдруг он остановился, хлопнул Мишку по плечу так, что тот присел и заорал:

— Мишка!

— Что дерешьси, дьявол?

— О радости я, Мишка.

— От какой такой?

— А вот в среду узнаешь.

— В среду? А до среды вот… — Мишка, развернувшись, ударил Ваську по спине, — получай сдачи. Васька только крякнул.

В среду встал на рассвете. Пошел для чего-то на речку. Попробовал босой ногой воду.

— Холодна.

Все-таки решил выкупаться. Стянул с себя рубашку, постоял немного, потом раздумал. Снова оделся. Медленно побрел в лагерь. Пионеры еще спали. Только двое дежурных сидели у потухающего костра и клевали носом.

— Это ты стихи сочиняешь? — спросил один Ваську.

— Я.

— Поэт, значит?

— Я… не знаю.

Из палаток стали вылезать заспанные пионеры. Николай увидел Ваську.

— Э, да ты рано как.

— Я насчет стиха.

— Ладно. Знаю. Подожди тут. Я сейчас.

Николай вернулся с какой-то длинной трубкой.

— На вот, смотри, — сказал он и развернул трубку.

— Нарисовано что-то, — сказал Васька и стал рассматривать, рисунки.

— Не туда смотришь, — улыбнулся Николай, а пионеры засмеялись, — вот сюда смотри. Стихи тут твои написаны.

— Мои?

— Вот я тебе прочитаю, а ты слушай.

Николай читал, а Васька весь насторожился. Боялся слово пропустить. Сердце у него сильно билось.

— Ну… пускай кто другой прочитает, — сказал он, когда Николай кончил.

Несколько раз читали Ваське его стихи пионеры, а он стоял красный. Почему-то хотелось плакать. Но крепился. Стыдно было перед пионерами.

Наконец, Васька окончательно убедился, что его стихи в стенгазете, и что они по-нравились пионерам. Отошел в сторонку и ткнулся лицом в дерево. Заплакал.

Николай подошел к Ваське и тронул его за плечо.

— Ты чего ж?

Васька ничего не ответил, повел плечами и заплакал еще сильнее. Потом обернулся, вытер слёзы рукавом, шагнул два шага вперед и прерывающимся голосом заговорил:

— Я ей, бабке, давно говорю: «Отдай в школу»… а она не хочет… а я вот свои стихи прочитать не умею… свои стихи… а теперь я ей покажу… из дому сбегу, жрать не буду, а учиться буду… вот… Сорвался с места, пробежал несколько шагов, остановился и крикнул пионерам:

— Я ей скажу: не хочешь, чтоб я учился — убегу к пионерам. К вам. При-ме-те?