Геннадий Киселев - Кулисы, или Посторонним вход разрешен!

— Шурка без мамы живет? — вытаращился я на бабушку.

— Выходит так, — сказала бабушка, — а ты не знал?

Я только покачал головой. Кто бы мог подумать? Шурка в классе никому ничего не рассказывал… Брюки у него всегда наглажены, пуговицы на месте, воротнички чистые… Кто же ему все это делал, неужели сам? Не Буров же старший…

— Я и говорю, — бабушка словно подслушала мои мысли, — еще до нас слух дошел, что в рюмку стал заглядывать Александр Христофорович после этого случая. Вот твой Шурик, поди, пропадает в театре за кулисами, чтобы за отцом присмотреть. При мальце-то стыдно ему будет с друзьями угощаться. Шурка твой, может, потом просто спит на уроках… А насчет «кусков материи», — передразнила она папу, — отец-то мог тебе объяснить, что куски эти необыкновенные, сила заключена в них волшебная.

— Я тебя про это и спрашиваю, — сразу забыл я про Шурку, — что в них необыкновенного, расскажи?

— Сейчас ничего говорить не буду. Придешь в театр, если у тебя кроме глаз душа имеется, во всем самостоятельно разберешься.

Мы с бабушкой принялись за пирог, и пошли расспросы про папу, про маму, про Петьку…

В конце ужина мне удалось встрять с заранее вызубренным вопросом:

— Бабушка, с реквизитом в твоем возрасте возиться уже тяжело. Почему бы тебе к нам не переехать жить?

— Это тебя папа научил? — ледяным тоном сказала бабушка.

Я отрицательно покачал головой, но она мне не поверила.

— Ты ему передай, Серёженька, пожалуйста, — напоминать женщине о ее возрасте, даже если она мать и бабушка, невежливо. Что касается моего переезда, то я просто не смогу жить без театра. Я всю жизнь дышала театральным воздухом, без него я задохнусь.

— Бабушка, а что если я потом не смогу дышать другим воздухом? — с опаской спросил я.

— Я была бы только рада этому, — оживилась бабушка. — Только твой отец надышался в свое время этим воздухом предостаточно, однако из него получился прекрасный инженер по технике безопасности. А сейчас, Серёжа, — предупредила она мой новый вопрос, — давай-ка примемся за посуду и на боковую. Завтра утром у нас детский спектакль про пиратов. Реквизита там воз и маленькая тележка.

— Бабушка, — взмолился я, — честное слово, последний вопрос! Что такое реквизит?

— А это ты узнаешь завтра, — заговорщицки подмигнула она.

Светлогорск показался мне каким-то игрушечным: деревянные дома, деревянные заборы, деревянные тротуары. По таким тротуарам ходить совсем непривычно. Шагнешь — доска под тобой прогибается. Выпрямишь ногу, доска на место встает, да еще тебя подбрасывает чуть-чуть. Получается, будто по лодке с кормы на нос, с носа на корму ходишь. Я даже потихоньку от бабушки на асфальт сошел. Но асфальт почему-то тоже качался. Наверное, у меня голова закружилась. Я остановился и сразу в конце улицы увидел дом. Солнце только-только коснулось его своими яркими лучами, и окошки дома, составленные из разноцветных стекол, сразу же превратились в маленькие радуги! Тесовое крылечко, к которому меня подвела бабушка, добродушно проскрипело под нашими ногами: «Просим, просим». Резная дверь распахнулась, и мне вспомнились слова давным-давно слышанной сказки: «Кто, кто в теремочке живет? Кто, кто в невысоком живёт?»

Казалось, из дверей сейчас выскочат мышка-норушка, лягушка-квакушка, петушок-золотой гребешок…

— Что, Серёжа, — бабушка улыбнулась мне всеми морщинками, — понравился тебе наш театр?

Я только головой кивнул.

— Проходи и, пожалуйста, со всеми обязательно здоровайся, так в театре принято.

Мы вошли, и я сразу стал принюхиваться.

Бабушка прыснула, прижала платок к губам и таинственно произнесла:

— Так тебе наш воздух сразу и открылся! Походишь сюда с месячишко, может что и разнюхаешь. Пошли за кулисы?

За кулисы? Я устремился за бабушкой. Увы, кулис на сцене не оказалось. У меня сразу вытянулось лицо. Бабушка меня успокоила — одни кулисы уже сняли, сегодняшние еще не повесили. Вот начнут их вешать, бабушка придет сюда вместе со мной.

Без них мне сцена не понравилась. Огромная каменная коробка с проступающей по бокам кирпичной кладкой и деревянным полом, из щелей которого тянуло сыростью. Правда, под тусклым светом единственной лампы пол порой вспыхивал серебряными бликами.

— Гвозди это, — объяснила бабушка. — Декорации прибивают каждый день, а все их обратно разве повыдергиваешь? Если хорошенько поискать, найдешь гвоздь, которому, как и мне, уже шестьдесят стукнуло.

Мы подошли к двери ее комнаты. Она быстренько повернула замок, щелкнула выключателем и пропустила меня вперед.

— Чего же ты остановился? — не смогла сдержать торжествующей улыбки бабушка, легонько подтолкнув меня в спину.

Я сделал шаг и опять остановился, восхищенный.

Наверное, пещера сорока разбойников так не поразила Али-Бабу, как поразило меня то, что я увидел в бабушкиной комнате: подзорные трубы, рыцарские мечи, золоченые кубки, клетка с чучелом попугая, гитара с огромным бантом, наганы с крутящимися барабанами, царские короны и даже тупорылый пулемет, выкрашенный темно-зеленой краской. На столе возвышалось огромное блюдо, на котором беспорядочными горками были навалены апельсины, лимоны, яблоки и еще неизвестные мне фрукты. Яблоки в начале июня, да еще такие аппетитные, каких я в жизни-то своей не видел. Это было свыше моих сил. Я схватил самое румяное яблоко без всякого спроса и впился в него зубами. Бабушка предостерегающе вскрикнула, но было уже поздно. Вместо сладкого, пахучего сока мой рот оказался набит краской, клеем и картоном.

— Наказание мне с тобой! Что же ты хватаешься неизвестно за что, не спросясь? Это же все ненастоящее, — она обвела рукой комнату, — это все называется реквизит!