Ярослав Свиридов - Шляпс!

Тихонько, по стеночке, Сережа соскользнул со сцены.

Ростислав Борисович влачился по коридору. Наконец на далеком горизонте появилась дверь с табличкой «Для служебного пользования». Оставалось пройти бесконечные пять метров.

Четыре метра.

На верхней губе продюсера выступил пот.

Три метра.

Перед глазами расплывались круги.

Два метра.

В ушах шумело.

Все еще два метра.

Метр.

Ростислав Борисович сделал последний шаг и уткнулся лбом в дверь. Дверь отворилась. Ростислав Борисович ввалился внутрь, припал к стене и перевел дух.

Свет, падавший из коридора, позволил рассмотреть комнатку, совершенно не похожую на туалет. Шкаф, два стула, стол с микрофоном… Дверь, скрипнув, закрылась.

Стало темно. Лишь по краям замазанного краской стекла сочился сиявший за окном день.

Живот дернуло. Ростислав Борисович на ощупь добрался до ближайшего стула и упал на него, угодив прямо на молоток.

Сейчас, сейчас, он только посидит немного и соберется с силами для следующего рывка.

К двери кто-то подбежал. Ростислав Борисович услышал, как щелкнул замок.

— Нет… — чуть слышно всхлипнул Ростислав Борисович. — Я же тут…

Но Сережа уже несся обратно в актовый зал.

Спектакль тем временем, похоже, вошел в более-менее ровную колею. Последние пять минут папа хватался за голову всего три раза.

Первый раз — когда выяснилось, что Юра Кондаков каким-то образом умудрился съесть и одну из двух оставшихся шоколадных медалек. («Такой был горький шоколад, еле проглотил», — сказал он, считая, что этим снимает с себя часть вины.) Поэтому в итоге «Азбука» была продана за четыре сольдо одной монеткой.

При обмене денег на товар у Буратино снова выпал из рукава наручник. Тут папа схватился за голову второй раз.

Третий раз этот жест был вызван тем, что Костик, говоривший на репетиции положенным Пьеро жалобным голосом, начал к восторгу зрителей смешно шепелявить и не выговаривать букву Р. («Фефяс мы лазыглаем комефию подь насфанием «Фефочка с голюбими фофосами, или Тлитцать тли повзасыльника».)

В принципе папа бы и дальше мог развивать мышцы, отвечающие за хватание головы, благо начавшийся после конферанса Пьеро танец кукол к этому располагал. Из шести кукол пять решили помахать со сцены родителям. Шестая кукла, родители которой не смогли прийти, подумала, что это забытый ею элемент танца, и тоже на всякий случай помахала в зал. Но папе было не до того. Карабасу пришло время выходить на сцену.

— Дурррацкая деревяшка! — прорычал папа, выпрыгнув из-за декорации и щелкнув кнутом так, что сбил с себя шляпу. — Ты помешал моей замечательной комедии! Ага, спасибочки.

«Спасибочки» вырвалось машинально и потому было сказано не по-карабасовски дружелюбно одной из кукол, которая подняла шляпу и протянула ее папе.

Сунув плетку за пояс, папа взвалил на плечи Буратино и потащил к крюку.

По причине того, что на репетиции папа не пробовал сам подвешивать Дениса, теперь с этим возникла заминка. Зрители терпеливо дожидались, пока Карабас поставил Буратино на пол и стал что-то разыскивать на спине деревянного мальчика, тихонько совещаясь с ним.

Разобравшись, что к чему, папа снова поднял Дениса и подвесил его, моля, чтобы хитрое приспособление выдержало.

Крюк и подпруга выдержали, не выдержала папина спина. Папа охнул и согнулся пополам от резкой боли. Распрямиться было невозможно.

Папа почти на четвереньках отполз от висящего Дениса и попытался встать. Не получилось.

Но актер не имеет права подводить свою труппу. Превозмогая пытку, папа стал расхаживать по сцене перед Буратино. Хотя «расхаживать» — слишком лестное слово для описания движений человека, передвигающегося в позе вопросительного знака на полусогнутых ногах.

— Сейчас, ой, я брошу тебя, ой, в огонь, чтобы было на чем под-ой-жарить мясо! — запугивал Буратино инвалид Карабас.

При каждом шаркающем шаге кулон, выпавший из-за пазухи папы, раскачивался.

Если бы Анна Степановна носила очки, она бы сняла их, протерла и снова надела. За неимением очков Анна Степановна просто помассировала глаза. Сомнений быть не могло — это был её кулон с аметистом. Но почему он вдруг оказался у Виктора Геннадьевича? Конечно, он себя довольно странно вел на собрании, но украсть кулон… Нет, в это Анна Степановна поверить не могла. Все-таки, наверное, ей показалось.

Папа прервал свое мучительное волочение по сцене и решил продолжать разговор с Буратино сидя.

Сцена должна была закончиться тем, что Карабас снимал Буратино с крюка, вручал ему пять золотых монет и отпускал восвояси.

— Мои верные куклы, — экспромтом нашел папа выход из положения, — а ну-ка бегите все сюда! Помогите мне снять с крюка Буратино!

Сначала на сцену вышли только две самые расторопные куклы, но, когда и до остальных дошло, что происходит, в Дениса вцепилось сразу десять рук. Миша, которому как одному из Артемонов еще не полагалось появляться, тоже суетился здесь же, выкрикивая распоряжения. В результате совместных усилий Буратино был благополучно спущен вниз. Нос, правда, снова оказался сбит.

— И дайте ему пять золотых! — крикнул папа вдогонку, когда куклы всей гурьбой уводили Буратино за декорацию.

Оставшись в одиночестве, папа какое-то время сидел, пока не опомнился, после чего медленно заковылял за остальными под доброжелательный смех зрителей. По пути со сцены папа наступил на кончик своей бороды и сорвал ее.

Хотя папа быстро намотал слетевшую тесемочку на ухо, Анна Степановна успела разглядеть того, кто скрывался под бородой Карабаса. И всё сразу стало на свои места. Это был не Виктор Геннадьевич, а сумасшедший пожиратель глазированных сырков, пишущий абракадабру в чужих компьютерах.

«Дети так безобразно играют сегодня, потому что боятся находиться на одной сцене с этим помешанным. А Виктор Геннадьевич, может быть, лежит где-нибудь связанный», — зароились тревожные мысли в голове у Анны Степановны. Нужно было что-то немедля предпринять.

Скрывшись с глаз публики, папа вытянулся на полу.

Над папой склонилась Соня.

— Ты как?

— Отлично провожу время, как видишь. Выживу, не переживай. Сейчас только отлежусь немного. Слава богу, таблетки при мне.

— Ну я побежала!

— Давай! Не подведи хоть ты!

Судя по тому, что папа слышал, лежа за декорацией, на сцене все шло как надо.

К папе подошла Инна.

— Виктора Геннадьевича должны были сделать директором. Но после всего этого… — она вздохнула. — Вы не представляете, каково это — быть внучкой директрисы.

— Прости.

— Да вы ни при чем. Это мы.

— Ничего, дальше все пойдет хорошо. Вот увидишь. Мы проиграли битву, ну ладно, несколько битв, но не войну! Главное же — финал.