Александра Бруштейн - Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)

Говорят, в столичных институтах устраивают выпускные балы. Выпускницы могут приглашать на такой бал своих родных и знакомых. Институт сияет огнями. Под сверкающими люстрами актового зала, скользя по зеркальному паркету, кружатся в танцах пары.

А есть уже, говорят, в Петербурге и в Москве новые гимназии – не правительственные, а частные. Там выпуск справляют, как проводы которого-нибудь из членов доброй, дружной семьи. На выпуск приходят все учителя и учительницы, директор, начальница, приходят и родные выпускных. Вечер проходит весело, непринужденно. Танцуют учителя с ученицами, выпускницы с приглашенными и друг с другом. Все знают: связь бывших учениц с гимназией не оборвется. Куда бы их ни забросила судьба, но, приезжая в родной город, они будут приходить в свою гимназию, к своим старым учителям, как в отчий дом.

Хорошо, верно, учиться в такой школе!

У нас, в нашем институте, выпуск обставлен на редкость бездарно.

– Скажем прямо, – говорит Люся Сущевская, – это не «проводы в жизнь», а похороны по пятому разряду: без музыки! И правит погребальной колесницей сам покойник!

Торжественность только в том, что мы приходим в этот день в белых фартуках. Никого из наших учителей и учительниц нет.

Их, наверное, даже и не позвали. А возможно, у них самих не было желания проводить нас в жизнь.

Присутствует на выпуске одна только Мопся, и она очень взволнована. Ведь это ее выпуск, который она вела целых семь лет!

Мопся очень парадная: в новом синем платье, кружевное жабо заколото у ворота нарядной брошкой. На Мопсины глаза поминутно навертываются слезы. Я вдруг понимаю, как горько одиночество такой Мопси…

Церемония вручения нам аттестатов самая будничная. Ну вот как, например, нам всем, бывало, прививали в институте оспу, что ли…

Мы в последний раз строимся парами. Мопся в последний раз ведет нас в актовый зал.

Там, недалеко от входной двери, поставлен столик. На нем – стопка новеньких аттестатов. Около этого столика стоит наш директор – Федор Дмитриевич Миртов. Он у нас новый – всего с осени – и еще более чужой нам, чем прежний, ныне покойный директор Тупицын.

Федор Дмитриевич Миртов какой-то тускло-неуловимый. Глаза его на тебя не смотрят. Говорит он скучно. За весь учебный год никто не видел, чтобы он улыбнулся или хотя бы разозлился.

«Амеба!» – прозвал его кто-то из девочек, и это очень метко.

Но вот мы вошли в зал. Нас остановили в нескольких шагах от столика с аттестатами. Не громко, тягуче-серо (так, наверное, говорила бы амеба, если бы ей была дана способность говорить!) директор вызывает по списку:

– Фейгель Мария.

Подошедшей к столику Мане Фейгель директор сообщает, словно читает по написанному:

– По постановлению педагогического совета, воспитанница Фейгель Мария за благонравие и отличные успехи в науках награждается золотой медалью.

Среди выпускниц оживление. Маню мы все не просто любим, но уважительно любим, признаем ее превосходство над всеми нами.

Но директор уже сунул Мане аттестат и руку для пожатия:

– Поздравляю вас.

– Благодарю вас, – отвечает Маня, делает реверанс и отходит.

Становится уже скучно. Все одно и то же: выход каждой выпускницы к столику, вручение ей аттестата, рукопожатие директора, «поздравляю вас», «благодарю вас», реверанс и возвращение на место.

Жду своей очереди уже без всякого трепета – ведь все будет такое же, ничего нового…

А вот, оказывается, и нет! Когда директор вызывает меня и я подхожу к столику с аттестатом, меня все-таки ожидает новая подробность: рука директора оказывается холодной и слегка влажной – как большая сырая котлета!

Но вот аттестаты вручены. Директор слегка поднимает руку. Сейчас он скажет речь.

– Поздравляю вас с окончанием курса наук. Будьте счастливы. Помните, что Россия – отечество наше – стоит на трех вечных основах: это православие, самодержавие и народность. Веруйте в Бога, будьте хорошими семьянинками, избегайте зла. Да будет с вами мир и Божия благодать…

Церемония кончена. Директор уходит, не взглянув в нашу сторону.

Мы в последний раз обходим классы, коридоры. Особенно сердечно прощаемся с «Пингвином».

Тепло прощаемся с Мопсей. Она, бедняга, геройски борется со своим волнением. На лице ее пятна коричневого румянца; она поминутно подносит к губам нарядный кружевной платочек. Обнимает и целует каждую из нас – не только своих, из бывшего первого отделения, но и всех нас, из второго. Отбросив чопорное «вы», она говорит нам матерински:

– Ну, ну, Христос с тобой! Хорошая, хорошая девочка!..

Дай тебе, Боже…

Вот и все. Весь выпускной праздник.

Нет, праздник, оказывается, впереди!

Внизу, в вестибюле, толпа народу. Мамы, тети, родные, младшие братья и сестры. Все они полны гордости за нас – ведь мы победили все трудности и выдержали все испытания!

Тут и Варина бабушка Варвара Дмитриевна Забелина. И «тетечка» Мели Норейко, по обыкновению разряженная пестро, как попугай. Рядом с нею – Манина мама, Бэлла Михайловна, скромно одетая, приветливая, сияющая радостью за обеих своих дочек: Маню и Катеньку Кандаурову. Как васильки во ржи, цветут добротой наивные глаза «Фиктории Ифан», Люсиной мамы. Ей нелегко «выводить дочку в люди» – она, труженица, горбом и мозолями заработала сегодняшний светлый день!

Еще спускаясь по лестнице, я вижу в толпе родных мою маму. Давно ли, кажется, привела она сюда меня, десятилетнюю, экзаменоваться в первый класс? Я тогда поднималась вверх по этой лестнице и, оглядываясь на маму, оставшуюся среди других мам, видела, как в ее дрожащих от волнения руках трепыхаются ленточки моей детской шляпы… Сегодня рядом с мамой стоит Сенечка с громадным букетом поздней персидской сирени. Папы, конечно, нет – в этот час он в госпитале, – но вместо папы пришел дедушка, мой милый, несносный скандалист дедушка. Он разглаживает на обе стороны бороду и строго смотрит на всех окружающих: всем своим видом дедушка напоминает о том, что человек должен быть человеком, а не свиньей! Завидев меня издали, Сенечка машет мне букетом в знак приветствия.

И, наверное, дедушка делает ему строгое замечание:

– Букет у тебя не для того, чтобы ковырять им в чужих носах!

Толпа выпускниц с их родными выливается на улицу.

У подъезда института стоит вереница экипажей, колясок, пролеток, извозчичьих дрожек.

Снова объятия и поцелуи – это уже выпускницы прощаются друг с другом, обещают писать письма, обмениваются адресами, зовут друг друга в гости. Приглашений – тьма! Даже при желании невозможно поспеть всюду.

Хорошенькая Леля Семилейская садится со своей мамой в пароконную коляску. Очень элегантная и милая Маня Ярошинская – дочь владельца того шикарного ателье мод, где шили для мадам Бурдес бальный туалет, испакощенный потом кошками, – уезжает в красивой пролетке с английской упряжью.