Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье)

Месяцами не мылись. На потные лица толстой коркой ложилась пыль, которую отмывали собственной мочой, Не было достаточно воды и для питья. Многие заключенные, доведенное жаждой до безумия, пили свою мочу и умирали от отравления.

В месяц два-три раза проводилась казнь так называемых саботажников. К двум виселицам, стоящим на поверхности, выгоняли часть заключенных и выстраивали из них очередь.

Эсэсовский оркестр исполнял веселые опереточные мелодии, под которые приговор приводился в исполнение. Такую казнь эсэсовцы называли «оперетка»…

Но и в этом аду многие не сломились, не пали духом и вели борьбу с палачами, не страшась смерти.

Здесь ничего не придумано, это всего лишь пересказ официальных данных, зафиксированных американским судом в Дахау в 1947 году, когда на скамью подсудимых попало несколько далеко не главных организаторов этого ада.

Шла к концу вторая военная зима. На стройке подземного завода в самом разгаре была фаза «заселение», хотя еще не были закончены фазы «термит» и «броня».

Работы по всем трем фазам проходили теперь одновременно. Гитлеровцы торопились.

Сергей Николаевич Баранников, работавший на монтаже станков, со злостью наблюдал эту немецкую организованность. Как и другие узники, он знал, что из лагеря выхода в жизнь нет. Иногда по ночам ему казалось, что он уже давно погиб, а живет и думает о нем, погибшем, какой-то совсем другой человек. И это тот, другой человек лежит сейчас в черной, душной пещере, набитой тяжело дышащими, стонущими во сне людьми. И это тому, другому человеку лежащий рядом с ним Степан Степанович хрипло говорит:

— Может, и хорошо, что пути нам отсюда нет. Вернись домой, расскажи, что пережил, ведь не поверят, подумают — рехнулся старик… А такое неверие будет хуже смерти…

Жил в лагере паренек из Франции. Звали его Рауль. Больше о нем никто ничего не знал. Был слух, будто работал он связным в отряде маки, но сам Рауль, когда у него спрашивали об этом, только смеялся. Веселый, неунывающий, он подружился с Демкой. Как они разговаривали без общего языка, непонятно. А ведь разговаривали же. Сойдутся и давай втолковывать что-то друг другу. Жестикулируют, смеются, и узники, смотря на них, улыбаются. Однажды Рауль сообщил Демке, что ему исполняется девятнадцать лет. Демка приготовил ему подарок — пачку сигарет, выпрошенную им у гестаповцев. Они сговорились справить день рождения Рауля в воскресенье, когда оба будут на поверхности подметать мусор возле земляного кургана. Рауль намекнул, что у него есть великолепное угощение…

В воскресенье утром Рауля повесили перед строем лагеря. Рауль точно не понимал, что с ним происходит, он улыбался конвоирам, что-то оживленно им говорил. Но, когда палач стал надевать ему на шею петлю, он закричал на весь плац тонким, страшным голосом. Голос его на лету оборвался — палач ногой выбил у него из-под ног скамейку.

Его довесили за то, что он для своего дня рождения стащил на комендантской кухне банку с остатками повидла.

Прав Степан Степанович: в самом деле, поверит ли кто, что могло быть такое на земле, среди людей?

Первое время подпольщики вели в подземелье только разъяснительную работу. Они рассказывали всем, что из лагеря никто живым не выйдет. Получив такое задание от товарища Алексея, Баранников удивился:

— Зачем? И без того тяжело…

— «Зачем, зачем»! — рассердился товарищ Алексей. — Я, брат, сам всю жизнь говорил людям о светлом в их жизни. А здесь мы вынуждены брать в помощники саму смерть… — Он помолчал и уже спокойно продолжал: — Сознание всеобщей обреченности объединит людей и, кроме того, затруднит деятельность шпиков и провокаторов из среды заключенных. А это уже немало. Одновременно мы словом и делом дадим людям понять, что шанс на спасение может дать только организованная борьба, что только сообща можно выручить попавшего в беду.

И все же это было не просто — человеку со смертной тоской в потухших глазах сказать, что он обречен. Но вскоре Баранников убедился, что расчет товарища Алексея был правильным. Сознание общей обреченности сплачивало людей, пробуждало в них угрюмую решительность и готовность к беззаветному сопротивлению палачам.

Подпольная организация становилась на ноги. Такие, как Баранников, вожаки появились и в других пещерах. Они установили связь друг с другом, а затем образовался руководящий центр, который возглавил майор танковых войск Пепеляев.

Центр именно образовался, ибо никакого собрания по выборам центра, конечно же, не было. Просто всем постепенно стало ясно, что наиболее сильные и умные подпольщики действуют во второй пещере. Туда потянулись запутанные ниточки связи. Они часто обрывались, не достигнув цели, но, так как и из второй пещеры в другие тянулись такие же ниточки, связь постепенно налаживалась. И вскоре как бы сама собой подпольная работа в подземелье сосредоточилась вокруг второй пещеры, где жил и действовал русский майор Пепеляев.

Так же постепенно выяснилось, что в лагере действует еще и хорошо налаженная организация немецких антифашистов, в которой участвуют патриоты и других европейских стран. Во главе ее был товарищ Отто. Обе организации установили между собой связь, и судьбе было угодно, чтобы сделал это Баранников: в ту пору товарищ Отто оказался обитателем той же пещеры, где жил Сергей Николаевич.

Это произошло так.

Однажды после работы к Баранникову подошли три немца, такие же, как он, заключенные.

— Ты русский? — спросил самый старший из них, У него было лицо рабочего, резко прочерненное, с глубоко сидящими внимательными и спокойными глазами. В первую минуту Баранникова больше всего удивило, что он говорит по-русски.

— Да, русский.

— Ваших здесь много?

— В этой пещере человек сто.

— Это хорошо, — сказал немец. — Ваши капитулируют последними. Надо разъяснять вашим людям первое лагерное правило: чтобы сохранить облик человека, надо до конца оставаться человеком.

«Неплохое правило», — подумал про себя Баранников, всматриваясь в своего собеседника.

— А ты кто?

— Я немец. — Он усмехнулся уголками рта. — И очень опытный немец. Десятый год изучаю тюрьмы Гитлера.

— Коммунист? — прямо спросил Баранников.

— Просто приличный человек, — по-прежнему спокойно ответил немец, в упор глядя на Баранникова.

— Хорошо говоришь по-русски.

Снова немец усмехнулся уголками рта:

— Был случай изучить… — Он помолчал. — У ваших товарищей нет заблуждений насчет будущего всех нас? — Он кивнул на узников, копошившихся в темноте пещеры.

— Везде одно и то же, — сказал Баранников. — Но надо держаться до конца.

На этом их первый разговор и кончился.