Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

— Вымерли, как ящеры? Но не до последнего же представителя? — спросил он серьезно и повел головой себе за спину, где наши толпились вокруг отца и Шунечки.

Ах, после этих слов Шунечка могла сколько угодно вертеться в центре внимания и возле моего отца! А в том, что она влезла в самую середку, на пятачок между рюкзаками, у меня не было ни малейшего сомнения. Влезла, закрепилась и сейчас, наставив палец, допытывалась: отчего же все-таки опоздал к отплытию такой аккуратный археолог, мой отец?

А я стояла у борта, рядом с Поливановым, и оттаивала. Первыми оттаивали руки, которыми я сжимала поручни. Потом оттаяло горло, и я засмеялась, чувствуя: внутри становится тепло и вольно.

— Отец, правда, бескорыстный, — сказала я. — И знаете? Его не угнетает отсутствие золота в находках.

— А оно отсутствует? Категорически?

— Категорически! — засмеялась я. — Электрон попадается. Похоже, но совсем не то. Хотя лучшая находка Стемпковского именно из электрона. Знаете вазу, где скифы лук натягивают?

— Не знаю, где лук. И других тоже не знаю…

Так мы стояли и говорили, будто нам и в самом деле интереснее всего была археология.

А между тем у меня было ощущение, что я интересна Поливанову сама по себе и без археологии.

С чего я это взяла? А с того, что мне очень этого хотелось.

А Вика? Моя лучшая подруга Вика, танцевавшая с Поливановым на взрослой вечеринке восьмого мая? На вечеринке, где наверняка не только танцевали, но и договаривались без слов о чем-то таком взрослом, опасном, отчаянном. О том самом, от чего два последних школьных года только и делают, что оттаскивают нас наши родители, учителя и наставники. Как же Вика? Или, договорившись без слов, сейчас же можно было изменить договору? Именно потому, что он без слов?

В общем, Вику в своих мыслях я отодвинула. Отец потеснился еще раньше, хотя мы и продолжали говорить о нем. А когда катер стал прижиматься к берегу, подходить к железным стоякам и старым доскам причала, Поливанов сказал:

— Я с вами, как догадываешься. Только отцу не докладывай, что знакомства нашего всего ничего. Договорились?

Я кивнула.

А высаживались мы так. Громов вскочил на борт и изогнулся, как кошка, готовясь к прыжку. Потом он прыгнул, доска причала треснула под ним. Одна нога его угодила как в капкан, и Громов присел, взвыв от боли. Тогда Поливанов тоже перенесся через поручни. В момент он и Грома поднял, и ногу его освободил. И что-то нам они прокричали, помахав руками: все, мол, в порядке.

А катер теперь подходил к причалу с другой стороны, но и с другой стороны было не лучше. Концы оказалось не к чему крепить, и досок, собственно, уже совсем не было.

— Давайте вплавь! — посоветовала Шунечка. — А что?

— А вещи? — Эльвира восприняла предложение всерьез. Но и действительно непонятно было, поплывем мы с рюкзаками на спине или оставим их на катере. Или побросаем Громову с Максимом?

— Что вещи? Тут мне по шейку всего, — затарахтела Шуня. — Я стану, потом за мной Генка, он длинный, Садко, Андрюша — и перекидаем.

Но обошлось все гораздо проще. Мы спрыгивали прямо с борта, а Максим и Громов принимали нас, как говорится, в свои объятия, а дальше стояли отец, Охан и Шунечка, чрезвычайно довольная тем, что ей удалось все-таки оказаться на мужской половине.

Хотя без представления и тут не обошлось: когда дело дошло до Генки, Шунечка особенно задвигалась, засуетилась. Остановила его.

— Одну минутку, девушка! — нагнулась (а Генка — дурак, — как вкопался), руками переставила Генкину дернувшуюся ногу влево, затем вправо. — По этому отрезку прямо можете шлепать, девушка, прямо от А до Б.

И Генка зашлепал, а мы побежали, обгоняя его, уже безо всякой осторожности, чтоб отхохотаться на песке. Как мы падали на песок, как визжали! И к нам, на наш визг, на наши предсмертные стоны, чуть улыбаясь, шли серьезные, видавшие виды мужчины: мой отец, Максим и Громов.

Какие хорошие у них были лица! Как будто мы все, конечно и с Классной Дамой, оказались их не очень взрослыми детьми. А они как будто были охотники, или рыбаки, или геологи. И возвращались…

Если бы потом не случилось всего, что случилось, я бы считала этот день самым счастливым днем моей жизни. А самой счастливой минутой — ту, когда они шли втроем, немножко вразвалочку и в то же время легко, усмехались снисходительно и ласково, как и должны ходить и улыбаться мужчины, если они хотят, чтоб ими восхищались.

А море, как оно блестело, переливалось, переходило в небо! Как по нему, далеко уже, бежал наш катерок «Красная Армия», старался, работал локотками. И солнце в тот день грело как раз в меру, ничего еще не сжигая, но помогая расти…

В тот день я впервые увидела, какие опрятные ярко-зеленые водоросли покрывают камни и дно нашей бухточки, какие синие ракушки лежат, будто нарочно для красоты разложенные на светлом песке. И какие наши мальчишки еще совсем мальчишки, я тоже вдруг рассмотрела. А ели они, между прочим, как самые настоящие грузчики, и, глядя на них, отец опасливо отодвигал от себя намазанные Шунечкой бутерброды. А как же! Вдруг другим не хватит?

Сестры Чижовы достали из своего рюкзака не меньше чем полведра вареной картошки, и ее тоже смолотили в один момент. И тут встал вопрос: что будем делать завтра?

— Подавать сигналы, — предложила Шунечка. — Разве не знаете? Все всегда подают сигналы бедствия, правда, Максим?

— Или Грома пустим вплавь с известием о бедствии…

— Или клад поищем.

— Клады, Максим, не бывают съедобными.

— Клады бывают разные, Лариса Борисовна.

— У нас в сарае фасоль оставалась. В банках, с лета.

К старому рыбачьему сараю так или иначе надо было идти посмотреть, как там перезимовали лопаты, дрова, брезент.

Сарай, отданный нам в аренду, оказался на месте, что уже было удачей. Замок тоже за зиму не сорвали. Дрова, лопаты никуда не делись, и фасоль — присыпанные сеном банки в углу длинного стола — Охан сразу нашел, но он посреди сарая нашел еще и новенькую, в яркой обложке с никелем зажигалку. Наши таких зажигалок не имели и не теряли, это уж точно.

Всем стало на минуту жутко и приятно, как будто тайна обняла нас и сдвинула, приблизив друг к другу головами.

— Ого-го! С девочкой — фирма! — заржал Пельмень.

— А вам нельзя — маленькие! — Пельмень и Охан оттеснили нас.

— У спикулей сорок рэ как одна копейка!

— Ну, ну, еще!

При этом они хихикали и загораживались от нас спинами. Не видали мы таких зажигалок! То есть именно зажигалок я не видела. А видела ручки, например, — сколько угодно! На них красовались девицы то в купальниках, закрытых, как у Чижовых, то почти безо всего.