Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

Сжатый, младенческий лист огурца, на который мы с бабушкой смотрели, вел себя как предмет вполне одушевленный, даже шустрый. Вот он расправился, потянулся, разминаясь. Вот огляделся, и мы с бабушкой подтолкнули друг друга локтями, принимая его третьим в нашу компанию.

— Как все-таки по-разному живут люди, — сказала в этот момент бабушка, что, согласитесь, никак не могло иметь отношения к огурцам. — Мы забавляемся, а мать Андрюши Охана с такого участка троих подняла…

Почему бабушка вспомнила Охана именно сейчас? Ведь о зажигалке и о том, что Андрей предпочел бы, чтоб ее продали, я так и не рассказала? Очевидно, бабушка просто, как всегда, сочла огород самым подходящим местом для своих поучительных бесед?

Что-то я должна была сейчас выслушать? Во всяком случае, мне показалось: я готова выслушать любое. В душе не чувствовалось сопротивления. Наоборот.

— Мать ведь у Марточки и его и сестричек оставляла, — сказала между тем бабушка, и я поняла: Андрюшка оказался только предлогом на дальних подступах. — Сама чуть ли не на третью смену за сутки, а их — к Марточке, без стеснения.

Тут следовало бы восхититься нашей Мартой Ильиничной и поддержать непринужденную беседу.

— Руки грязные, — сказала между тем я, показывая бабушке ладошки и собираясь к крану.

— Руки в земле. — Бабушка посмотрела на меня взглядом, останавливающим и очень похожим на взгляд отца, когда он, бывало, соберет силы открыто выразить неодобрение. — Руки в земле, а земля не бывает грязной, Женечка…

Мне не хотелось спорить с бабушкой, а захотелось уткнуться ей в колени, полежать лицом вниз, вдыхая с дымом костерка родной запах защищенности.

— Маленькие, даже когда уже не маленькие, любят приласкаться? — спросила бабушка и погладила меня по спине.

— Еще как! — я вжалась в нее лбом, носом, подбородком. — Еще как!

— Старенькие тоже…

Тогда я перевернулась и как-то само собой получилось — поцеловала бабушкину руку. В горле у меня что-то пискнуло и вроде соскочило со своего места, разлилось теплом.

Почему я поцеловала бабушкину руку? Потому ли, что все время помнила, какая она натруженная и сбитая, несмотря на все бабушкины старания? Или меня разжалобили сами эти старания? Длинные юбки, спортивные упражнения и подкрашенные русым волосы? Краска смывалась быстро, и мне становилось страшно смотреть на проступавшую седину, потому что не такая уж я была дурочка, хорошо понимала, чем кончается старость.

…Вот я поцеловала бабушкину руку и сказала:

— У тебя пальцы длинные. А когда короткие, я не люблю. Ты видела, какие у тех, кто в совхозе работает? Или у Марточки, например?

И тут я почувствовала: бабушка каменеет. И колени ее стали каменные, и в руке, гладившей меня, не осталось ни тепла, ни благодарности. И смотрела она так, как будто я заболела навсегда медленной, но губительной болезнью, и мне уже не помочь… Потом бабушка пошла готовить обед, сделала даже мои любимые пресные пышки с салом, но ничего уже не было между нами такого теплого, как у костерка.

Лучше она раскричалась бы или даже обвинила маму в моем неправильном воспитании. Но она сказала с грустью:

— С этих рук, запомни это навсегда, все начинается.

— С Марточкиных тоже? — неожиданно для себя хмыкнула я, расставляя тарелки. — Великая потребовалась ей сила — Андрюшке Охану сопли вытереть!

— И рубашку выстирать, и кашу сварить… А кстати, шапки вязать и на машине строчить вас тоже Марточка выучила.

Странные у бабушки какие-то оказались доводы в пользу нашей Марты. Как будто и не литературу она нам преподавала, а так, нашей нянькой была, что ли…

Мне захотелось сказать об этом, но я боялась, что бабушка еще дальше отодвинется от меня, и я повернула разговор в другую сторону.

— Послушай, — сказала я. — А Лариса тоже, как ты и Марточка, понимает, что важно, что насущно, что подождет? Или потому суетится насчет совхоза, что Классная Дама?..

— Я вижу, ее доблести обесцениваются так же быстро, как Марточкины? — Бабушка спросила это голосом, не обещавшим легкого и быстрого конца разговора. — Чем же это такая Классная Дама, не чета Марте, на вас не угодила? Деятельна без сантиментов, предмет знает, собой хороша, что еще? Я замечаю с некоторых пор…

— Знаешь, как в жизни? — перебила я бабушку занудно, будто это она была младшая. — Знаешь как? Одни тебя любят, другие — то, что о тебе навоображали… Одним сегодня ты нужна, завтра — другая. Все течет, все меняется. Нормально.

— Ты так считаешь? — спросила бабушка с сомнением.

Я так не считала. То есть я знала: так бывает. Ушел же отец, поменяла же Вика Генку. Так бывает, но так не должно быть.

— А не находишь ли ты, Женечка, что тот, кто выдумал человека, как ты говоришь, навоображал, уже несет за него, придуманного, ответственность?

— Как это? — Я повернулась и в упор уставилась на бабушку. — В каком смысле? Обязан, что ли, дотягивать до идеала? За уши? Или за ручку?

Я, надо сказать, не сразу поняла, куда бабушка клонит не только последними своими вопросами, но и всем разговором. Думаете, снова она пыталась Марточку на пьедестал втащить? Как бы не так! Моя бабушка защищала от нас Ларису-Борису!

У меня были другие счеты… Но вот что интересно: я не почувствовала абсолютно никакой боли за себя. И месяца не прошло с тех пор, как я услышала тот разговор в учительской, но время было наполнено событиями, мыслями о Поливанове и моем отце, о Громове и Длинном Генке, о Пельмене и Викиных тайнах. Кроме того, время было наполнено красотой и соблазнами: свечками цветущих каштанов, маленькими, бойкими волнами возле дальнего причала, голубыми ракушками, ночной тишиной в доме бабушки… Одним словом, злость моя вылиняла, выдохлась, почти испарилась!

Но сказала я о Ларисе все-таки не очень-то добро:

— Нет, тебе надо было самой послушать, как она Громова перетягивала на свою сторону! А вчера отца за дверь выставила. Зачем только он к ней бегал? Гром и так его не бросит.

Лицо у бабушки вытянулось, рука начала движение — от стола до моего лба — постучать или намекнуть на температуру.

— Вчера? К Ларисе Борисовне? Ты бредишь, Евгения!

Не хотела ли она этим окриком от меня отделаться? И я спросила с видом человека, не намеренного отступать:

— Не к Ларисе? Тогда к кому же?

Бабушкина рука опять приподнялась и опять опустилась на стол, побарабанив нерешительно пальцами.

— Мало ли у отца дел, — сказала бабушка. — Мало ли дел, Женечка! — Бабушка глянула на меня, будто проверяла мои умственные способности. — Будем говорить прямо, Женечка. Жизнь сложнее, чем вы ее рисуете в своем воображении не без нашей с Марточкой помощи. Будем говорить прямо: Шполянская — ты не знаешь — занимается частной практикой…