Лев Разгон - Шестая станция

Такие города я видел раньше в кино… На белесом экране возникали убегающие вдаль проспекты многоэтажных красивых домов. Зеленая листва кленов и лип заслоняла нижние балконы. Блестел только что политый асфальт. Съемочный аппарат наезжал на чистенькие, веселые подъезды, выхватывая крупным планом по-летнему нарядных девушек, улыбающиеся глаза молодых ребят, смеющихся детей, судачащих женщин… Сейчас мы увидим героя или героиню картины, и перед нами начнут разворачиваться судьбы кинолюдей, живущих в этом киногороде…

Но город был не на экране. Он был совершенно всамделишный — живой и настоящий. По-настоящему были широки его красивые улицы, настоящими были зеркальные витрины магазинов, по-настоящему нарядны и веселы люди на тротуарах и просторных площадях. Никаких заборов не было в этом городе, его зеленые и чистые дворы, заполненные детворой, были открыты для всех глаз.

От главного проспекта расходились небольшие улички, зеленые, с сомкнувшимися кронами деревьев. Одна из таких уличек вывела меня к парку над крутым и высоким берегом реки. Парк был совсем молодой. Тоненькие деревья еще не давали тени. Они дрожали даже от легкого ветерка, а когда порывы ветра усиливались, за них становилось тревожно. Вероятно, не мне одному, потому что чьи-то заботливые руки обкопали их, покрасили известкой, натянули шнуры, поддерживавшие слабенькие тела деревьев. Пышные цветы росли на аккуратных клумбах, газоны были свежи и нетронуты, хотя никакие ограды и грозные надписи не охраняли их покой. Неподалеку от входа в парк была устроена горка из кактусов. В любовно продуманном беспорядке были расставлены десятки горшков — больших и маленьких, скромно-кирпичных и ярко разрисованных. И кактусы были все разные: огромные, осыпанные пламенем цветов, и малюсенькие, еле выклевывающиеся из своих крошечных гнезд, похожие на обомшелые камни. Сюда, в парк, принесли свои сокровища все любители этих милых колючих уродцев… Посредине клумб стояли пальмы и фикусы — такие домашние, что от них становилось теплее и мягчал резкий ветер с Ладоги.

Был необыкновенно трогателен этот молодой парк, украшенный так, как украшает свою самую парадную комнату новосел. С высокого берега отчетливо была видна гладь большой северной реки. Косо накренившиеся белые паруса яхт неслышно скользили по воде. Внизу, у яхт-клуба, на высоких башнях, ветер колыхал яркие цветные флаги, лодки ослепительно молочного цвета выстроились у причала. А рядом был пляж, отгороженные купальни, строгий голос инструктора раздавался через репродукторы: «Мальчик в красных плавках! Зайди обратно в бассейн, иначе отберу у тебя круг!»

Я сидел на удобной деревянной скамейке, вслушивался в смех и визг, несшиеся с реки, смотрел на детей, бегающих по дорожкам, и странные мысли проносились в голове. Я приехал в город, название которого навсегда было врезано в мою юность. Я никогда здесь не был раньше. Но многие годы то, что делалось на берегах этой реки, было источником забот, радостен и тревог моего поколения. Здесь строилась станция, что была задумана Лениным, от которой пошли станции на Свири, на Днепре, на Волге и Ангаре, на Енисее и Оби…

Слово «Волховстрой» для нас было почти таким же близким и родным, как слова «революция», «Советская власть», «ячейка»… По ночам мы, комсомольцы, шли на вокзалы разгружать дрова — заработок шел на Волховстрой… В театрах и клубах мы устраивали спектакли, концерты и, не успев разгримироваться, тщательно подсчитывали выручку — она шла на Волховстрой… И когда я забегал в лавку покупать молоко и хлеб, продавец спрашивал: «Сдачу дать или же волховстроевские марки?» И вместо десяти — пятнадцати копеек сдачи я бережно укладывал в карман волховстроевские марки — и мои копейки шли на строительство станции…

И каждое утро, открыв газету, я искал в ней свежие вести о том, что делается на берегах Волхова: забетонировано еще два бычка, заканчивается строительство шлюза, начали монтаж новой турбины… И как же я завидовал тем моим товарищам, что ездили туда и своими глазами видели Волховстрой!

А я только сейчас, через десятки лет, попал сюда… И — странное дело! — ничего кругом не напоминало мне об осуществленной мечте моего поколения… Все, что я видел в этом красивом и уютном городе, было связано только с одним — с алюминиевым заводом, чьи дымящиеся трубы были видны отовсюду. Все эти большие и красивые дома были построены заводом, и в них жили алюминщики. И большой Дворец культуры принадлежит заводу, и новая уютная гостиница была заводской. И заводскими были ясли, и детские сады, и стадион, и яхт-клуб. И в длинном здании с могучими колоннами помещался техникум, готовящий специалистов алюминиевой промышленности… И все разговоры людей, с которыми я ехал в автобусе, ходил по улицам, гулял по парку, — все были связаны только с алюминиевым заводом. И нигде я не слышал упоминания о моей станции!.. Но ведь она где-то здесь, рядом, она же не исчезла, не растворилась!.. И я ее сейчас увижу…

Я встал со скамейки, вышел из белокаменных ворот парка и остановился в раздумье на тротуаре.

Куда идти? В какую сторону? Навстречу мне шел мужчина. Он вел за руку маленькую девочку в красном платьице и весело-укоризненно ей что-то выговаривал… Я остановил его.

— Как мне пройти к станции?

— Это к какой?

— Как это — к какой? Ну к той, к электрической!..

— К какой же?..

И тут я не выдержал. Я почти закричал:

— К той самой!.. К Волховстрою! К самой первой!..

Мужчина внимательно на меня посмотрел и сказал:

— Так это вам на шестую станцию надо. Прямо, а потом налево свернете…

И, снова ухватив руку своей дочери, ушел. А я остался в странной растерянности. Вот так так!.. Шестая!.. Прямо, а потом налево… Почему она шестая?.. Ну хорошо, пойдем прямо, а потом налево.

…Вот она! Станция лежала передо мною, знакомая до самых мельчайших подробностей. Она была точно такая, какой я ее видел на цветных обложках книг и журналов, на бесчисленных серых оттисках газетных клише, на марках, бонах, плакатах… Все было здесь, ничего не пропало, ни одного нашего рубля, ни одной нашей копейки… Они улеглись гигантским полукружием бетонной плотины, вечным гранитом стен, овалами колоссальных окон машинного зала. Сверху было видно, как с водосброса свергается стеклянная масса воды и разбивается в желтые кружева пены, в серебряный туман мельчайших брызг. Две большие баржи и приткнувшийся к ним маленький катер стояли у гранитных стен шлюза.