Ирина Гуро - Взрыв. Повесть

Лицо Владимира Ильича было задумчиво и светло. Он шел легкой, чуть пружинящей походкой, и потому, что он шел так медленно, а Василий привык видеть его энергично и быстро шагающим, Ленин показался ему совсем незнакомым.

Когда Владимир Ильич поравнялся с ним, Василий вытянулся и отдал честь винтовкой. Ленин ответил, поднеся ладонь к кепке, и, улыбнувшись, снова посмотрел вокруг, как бы приглашая смотреть вместе. Ленин прошел, а Василий поглядел вслед, как он идет этой своей необычной, медленной, раздумчивой походкой.

«О чем думает Владимир Ильич? Наверное, о мировой революции, о том, что скоро во всем мире будут так встречать праздник трудящихся», — решил Василий.

Потом, когда прошли месяцы и так много было пережито — злодейский выстрел Каплан, ранение Ленина, — Василий подумал, что, наверное, Владимир Ильич в тот вечер был так задумчив потому, что видел впереди не только праздничное, но и трудное.

Иногда Василий наблюдал, как Ленин проходит Кремлевскую площадь с Яковом Михайловичем Свердловым. Бывал с ними еще один человек, которого Василий хорошо заприметил. Был он как-то заразительно улыбчив, и почти всегда те, кто шли с ним, улыбались на какую-то его очень веселую и оживленную речь.

Если бы не это особое свойство, может быть, и не запомнил бы его так Василий: роста он был небольшого, но уж очень пряменько, стройно держался, будто молодой. Темно-русые волосы закинуты назад, — это сразу было видно: кепку он чаще всего носил в руке.

Однажды Василий, стоя на посту, увидел, как «Веселый» (он так его про себя называл) легкой походкой — только что через лужи не перепрыгивал — спешит в бывшее здание Судебных установлений, где поместился ЦИК.

Как раз в это время Петр Царев, который был разводящим, привел Василию смену. Когда Василий сделал уставной шаг назад и вбок и пристроился за разводящим, тот тихо сказал ему, указав на «Веселого»:

— Это знаешь кто? Загорский, первый друг Якова Михайловича Свердлова.

Впервые тогда Василий услышал фамилию: Загорский. Он и не предполагал, как тесно свяжет их судьба.

Митинг-концерт должен был состояться в помещении клуба на углу Большой Лубянки и Варсонофьевского переулка. Там обычно происходили все собрания и оперативные совещания сотрудников Всероссийской Чрезвычайной комиссии.

Ничем не приметный дом стоял на самом ходу, в кипении бойкой улицы. Он не был обозначен ни красивым подъездом, ни внушительными фонарями, как многие старые московские здания. Невзрачный вход с узкими ступеньками, скрипучая дверь на блоке… Внутри все выглядело так же скромно, буднично, просто.

И когда стало известно, что на митинге выступит Владимир Ильич, то многим и не поверилось: с этим местом связывались самые обычные повседневные дела, беспокойные, тревожные, но все же — будни!

Однако точно: Ленин приедет на митинг чекистов 7 Ноября. В первую годовщину Октябрьской революции!

Это сообщение как бы приподняло людей…

Они делали трудную работу. Другие, не они, работали на свету: строили новую жизнь, воздвигали здание Революции. Народ видел их успехи. Работа же чекистов была незаметной, невидной.

Чекисты стояли на посту, как часовые революции. Им приходилось действовать в сумраке подполья, в котором копились черные силы, готовые задушить революцию; во тьме, откуда не сломленный, иногда еще и не выявленный враг грозил маузером закордонного агента, бомбой белоэмигранта, злобой затаившегося изменника.

И в эту изнанку жизни врубались, не зная ни страха, ни отдыха, соратники и ученики Дзержинского.

Да, все они не были заняты тем, что называлось созидательным трудом, но они охраняли созидательный труд других. Значила ли их работа от этого меньше? Была ли она легче других на весах истории?

В небольшом помещении было тесновато. По сравнению с залом сцена освещалась сильно и ровно, и в этом свете лицо председателя казалось особенно усталым и серым.

Присутствующие хорошо знали это характерное широкое, с выдающимися скулами, лицо Петерса, заместителя Дзержинского. Сейчас оно выражало напряженное внимание.

Наконец в зал был дан полный свет, и почти тотчас на сцену вышел Владимир Ильич…

Шум от того, что все одновременно поднялись с мест, был слитным, как прибой, а затем раздались аплодисменты, долго не смолкавшие, несмотря на то что Ленин уже нетерпеливо поднял руку, требуя тишины.

Среди сотрудников ЧК, находившихся в зале, многие видели и слышали Ленина раньше. Но то, что он выступал именно здесь, в их доме, в их клубе, приближало его к ним. Они сильнее и яснее почувствовали себя частью своего народа. И это было очень важно, потому что часто даже люди, понимавшие необходимость работы ЧК, относились к ней как бы со знаком минус.

Но в ту минуту, когда вспыхнул полный свет в зале и на сцене они увидели Ленина, они еще не знали, что он скажет и об этом…

— Мне хочется остановиться на тяжелой деятельности Чрезвычайных комиссий, — начал Ленин.

«Тяжелая деятельность»! Эти слова упали в зал, где сидели и стояли в проходах люди в кожаных куртках, в солдатских шинелях, с оружием на поясе или в кармане, с глазами, запавшими от бессонницы и недоедания.

«Тяжелая деятельность»… Слова, услышанные из уст Владимира Ильича, озарили этих людей, заставили их как-то по-новому поглядеть друг на друга.

В круговороте повседневной работы, в которой не различались день и ночь, которая не оставляла места ничему иному, вытесняя какие-либо другие интересы, они не всегда даже чувствовали, какую тяжесть взвалили на свои плечи. И теперь признание этой тяжести было для них наградой.

Василию с его места в середине зала хорошо была видна вся фигура Владимира Ильича, и лицо его, мгновенные изменения в нем, словно оно то освещалось, то набегала на него тень.

Василию казалось, что он видит Ленина впервые.

Может быть, так казалось потому, что лицо Владимира Ильича было переменчиво. И слова были горячие, словно бы накаленные.

Вот он произнес эту фразу о тяжелой деятельности ЧК, а за словами оказывалось нечто большее: тревожные ночи, засады, выстрелы в темных улицах и лица товарищей, сраженных офицерской пулей, бомбой пришельца с той стороны, бандитской финкой.

То, что было сказано Лениным дальше, отвечало самым сокровенным, самым важным раздумьям каждого из собравшихся здесь. Раздумья касались основного: их места в мире Революции, в этом новом, только что отвоеванном мире, в котором предстояло им жить и завещать его грядущим поколениям.

И в том, как говорил, как смотрел в зал Ленин, как он делал этот свой жест — протягивая вперед руку, зовуще, решительно, — во всем, не только в самих его словах, и заключался ответ на этот вопрос. Да, повседневные, малые дела были ступеньками в большом доме Революции, который они все строили.