Аркадий Аверченко - Юмористические рассказы

Но читатель, даже соглашаясь кое в чем с писательницей, постоянно чувствует ее тонкую иронию: „Вся душа дурака словно облизана широким коровьим языком. Кругло, гладко. Нигде не зацепит“. И словно прозрение – финал рассказа: круг, замкнутый дураком в политике, науке или искусстве время от времени прорывается, если кто-то почувствует: „О, как жутко! О, как кругла стала жизнь! И прорвет круг!“ Последние фразы, звучащие как философское обобщение, высвечивают истинное отношение Тэффи к глупости. Она обыгрывает слово „круглый“ (круглый дурак, круглые мысли, круглая жизнь), чтобы остроумно разоблачить мещанство, которое побеждает в жизни.

„О, как жутко!“ – подтекст многих произведений Тэффи, внешне забавных, внутренне глубоко трагичных. В сборниках „И стало так“ (1912), „Карусель“ (1913), „Дым без огня“ (1914), „Житье-бытье“ (1916), „Неживой зверь“ (1916) комическое тесно сплетается с трагическим, мягкий добрый юмор сменяется горькой иронией и сарказмом. Раскрывая трагедию тусклого обывательского существования без идеалов и надежд, Тэффи обнажает ложь, пустоту, мелочность, фальшь, скрытые под фасадом благопристойности и внешнего приличия.

Она создает цикл иронических рассказов о человеческих страстях и пороках. Ложь, по определению Тэффи, – „сокровище земли“, ибо она концентрирует массу напрасно пропадающей вральной энергии, дурак – „зародыш конца мира“, лень – двигатель прогресса. Человеку лень было рыть землю руками, и он придумал лопату, лень ходить пешком, и он изобрел паровоз. Отсюда – сатирическое умозаключение, что лень – лучшее природное качество, „мать всей культуры“. Разумеется, все эти умозаключения нельзя принимать всерьез. Лень, глупость, жадность, подлость, замешанная на лжи, и прочие человеческие пороки заставляют писательницу усомниться в самом человеке и вызывают ее отчаянный возглас: „О, как жутко!“

Особенно тонко Тэффи чувствует души детей и показывает их маленький мирок с доброй и светлой улыбкой. В ее рассказах, как и у Аверченко, много автобиографических черт. „Мой первый Толстой“ – это ее знакомство с „Войной и миром“, детская влюбленность в Андрея Болконского и даже ревность к Наташе Ростовой. В рассказе „Счастливая“ две Тэффи: маленькая девочка, душа которой разрывается от счастья при виде конки, и взрослая женщина, у которой та же конка вызывает совсем другие чувства. „Любовь и весна“ – рассказ со слов ее дочери Гули Бучинской, а в рассказах „Чертик в баночке“, „Троицын день“, „Брат Сула“, „Валя“, „О нежности“ легко узнается сама Тэффи и ее сестры. Общую тему этих рассказов можно определить как сопоставление светлого детства и суровой взрослой жизни, где умирают все иллюзии и ожесточается душа.

Лучшая книга дореволюционных рассказов Тэффи „Неживой зверь“ пронизана трагическим ощущением неблагополучия жизни. В предисловии она даже предупредила читателя, что в книге много невеселого, чтобы ее не упрекали за отсутствие беззаботного смеха. Одиноки и беззащитны маленькие герои Тэффи, которым так не хватает внимания взрослых и домашнего тепла. С удивительным проникновением в душу ребенка писательница рисует в рассказе „Неживой зверь“ переживания девочки Кати, у которой постоянно ссорятся мама с папой. Ее единственным другом становится „неживой зверь“, игрушечный баран с мягкой шерсткой и доброй мордочкой. Ласковый зверь противопоставлен живым, но жестоким „лисьим бабам“, матери „с птичьим личиком“, которая давно с Катей не разговаривала, так как занималась только собой и своими романами, учительнице, похожей на старого цепного пса („даже около глаз были у нее какие-то желтые подпалины, а голову поворачивала она быстро и прищелкивала при этом зубами, словно муху ловила“).

Прием противопоставления звериного мира взрослых игрушечному, иллюзорному, но доброму миру ребенка позволяет писательнице показать пропасть, разделяющую Катю и окружающих людей. Трагедия девочки в том, что она так же беззащитна, как баран, которого терзают крысы. Сопоставление звериного и человеческого, которое мы находим во многих рассказах Тэффи, часто оказывается не в пользу людей. Повествуя о жизни старого льва и львицы в цирке, где их безжалостно мучает злой и грубый дрессировщик, Тэффи называет зверей „стариком и старухой“, а человека – зверем.

В рассказе „Пар“ легкомысленной и пустой актрисе Арвидовой противопоставлена ее собачка Тяпка, преданное и любящее существо, способное на глубокие, поистине человеческие чувства. Та же мысль в рассказе „О вечной любви“. Герой, хвастающийся, что знал вечную любовь, в итоге убеждает читателя, что его история – лишь свидетельство эгоизма и легкомыслия человека, которому очень быстро надоела его возлюбленная. А вот голубь не смог жить после смерти своей голубки и вел себя так самоотверженно, что человеку можно было бы только поучиться.

В сборнике „Неживой зверь“ явственно проглядывает положительный идеал Тэффи, общий для большинства сатириконцев: дети – звери – природа – народ. Она рисует колоритные фигуры людей из народа: деревенские бабы, кухарки, прачки, няньки, кучера. Можно только удивляться, как могла писательница, утонченная светская дама, красавица и эстетка, так почувствовать психологию простого человека, вжиться в его образ, мастерски передать его склад ума, народный говор, бытовое просторечие.

Возьмем хотя бы рассказ „Потаповна“, героиня которого, пожилая кухарка, собирается замуж за человека старше себя. Их брак будет основан не на любви и взаимном уважении, а на простом расчете: кто первым умрет. Тогда второй сможет воспользоваться его имуществом. Писательница не осуждает Потаповну и ее жениха, никак не высказывает своего отношения к ним, она просто высвечивает их души и мысли с помощью доброго и одновременно грустного смеха. Она как бы говорит читателю: „Да, такова жизнь, таковы люди, и мы не вправе судить их“.

Тэффи не идеализирует своих героев. Они такие, как в жизни: озабоченные каждодневными проблемами, задавленные тяжелой работой, далекие от господ и по уровню культуры и по своим интересам. Но она чувствует кровное родство с ними и старается заметить ту искорку добра и красоты, которая есть в деревенской девке Ганке, в бабе Матрене, пожалевшей подстреленного зайца, или в стариках, живущих в тихой заводи и охраняющих барское добро. Потом, в эмиграции, ей будет так не хватать простого русского человека, что она вспомнит и о деревенских странниках, и о работницах в родном имении, и о няньках, кухарках, прачках, встречавшихся на ее пути. И напишет рассказ „Воля“, где свое, русское, противопоставлено чужому, европейскому, и даже французская „свобода“ не может заменить той воли, которая бывает только на родине и слышится в журавлиных криках. Природа, созвучная настроениям человека, врачующая душу и тело, станет постоянным мотивом ее позднего творчества.