Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

Фу ты, кажется, пронесло. И как это Бажен забыл? Все шло своим чередом. И когда Мишка, отработав, лёг на спину и задрал к голубому небу все четыре лапы, Бажен, улыбаясь вопросительно, поднял лицо вверх.

У его ног упал, глухо звякнув, кошель.

Скоморохи поклонились. Атаман, разогнувшись, почти пропел:

Филя пожал плечами, неохотно отстегнул от ошейника цепь, сунул её Васке и встал перед медведем, нагнувшись и руки разведя. Мишка в ответ на это приглашение побороться снова поднялся на задние лапы, сделал два быстрых шага и обхватил поводыря.

Теперь медведчик старался доставить сугубое удовольствие замершим зрителям, для чего ухал, вертелся, кряхтел, а ещё придуривался, будто пытается сделать подножку. И вдруг притих. Васка увидев, что его шея, и без того багровая, начинает наливаться синевой, умоляюще взглянул на Бажена. Атаман кивнул ему, скользнул к борцам, охватил Мишку за ошейник и резко дёрнул к себе. Медведь возмущенно зарычал и повернулся к новому противнику. Филя вывалился из его объятий и, уже сам неволею показывая, как малые ребята горох воруют, отполз в сторону.

Васка помог ему подняться.

— Больно, Филя? Как чуешь, ребра хоть целы?

— Целы… Мишке хочецца спаць лечь, разве ж можно так со зверем?

Весёлых досыта накормили, ключник, ворча себе под нос, отвел им чистую клеть в старом барском доме, оказавшемся теперь на задворках, рядом с конюшней. Поварёнку Воробью, тому самому, что утром разбудил Васку, было приказано топить у них печь, мыть пол и носить еду из поварни.

Ублаготворенный обедом, а пуще того баней, атаман решил оставаться. Томилку он послал на телеге подвезти Филю с медведем до Брянска и сделать кой-какие закупки.

Провожая товарищей, Васка вышел за ворота. Холодный ветер едва не забил ему дыхание. Роща, ещё вчера яркая, огненная, стала сегодня почти черной. Есть же где-то на свете вечно жаркие, полуденные страны, так отчего же нельзя уходить туда на зиму и возвращаться с птицами, с теплом?

Васка вздохнул, убедился, что Голубок и телега растаяли среди серых стволов рощи, и сам побрел в ту же сторону. Предстояло вырезать и остругать указку, чтобы было чем ученичку буквы показывать, а из себя выведет — и по пальцам ему отвесить…

Отшумели святки. В Райгородке говорили, что даже самые старые деды не припомнили таких весёлых святок — молодцы, скоморохи! Бажен охрип, Томилка жаловался, что из-за всех этих колядок и игрищ не успевает и, наверное, не успеет к масленице доделать своего Петрушку и прочих кукол, а надобно ещё слова вспомнить и подновить… Васка, однако, мог бы побиться об заклад, что Томилка потерял куда больше времени за пивом с дворовыми, своими новыми приятелями.

Васка по вечерам всё чаще оставался один, жёг в рогатом светце лучину за лучиной и читал, читал… Свой, в заплечной суме из Москвы унесенный, печатный «Часослов», выучил он ещё летом на память, теперь пришел черед книг сына боярского Жирова-Засекина — рукописных, старинных.

В тот вечер сидел он за толстым «Соборником». Пожелтевшие листы рукописи уже потемнели в нижних углах, там, где их касались нетерпеливые пальцы читателей, а черный от времени переплет сладко и страшновато припахивал разлагающейся старой кожей, а может быть, пугал себя Васка, и темною ссохшейся плотью мощей тех святых, о которых в сей книге писано. Васка перечитывал — в который уже раз! — предивную повесть о жизни Петра и Февронии Муромских, то место, где святой князь Петр совсем ещё юношей выходит на смертный бой с коварным летающим змеем: «И взял он меч, а имя мечу тому Агриков, и пришел в палату ко снохе своей, и увидел змия, обликом точь-в-точь брата своего, и твердо убедился, что не брат это его, но коварный змий, и ударил его мечем. Змий же явился, каков был он естеством своим змеиным…»

И тут дверь противно заскрипела. Васка, не поднимая глаз, продолжил громко: «… змеиным, и начал трепетаться, и…».

Что-то прошелестело от дверей, и малый, понявший, что не Томилка это и не лодырь-поваренок, коему давно пора бы прийти подтопить печь, онемел от страха: так могли шелестеть перья зеленых с красными чешуйками крыльев огненного летающего змея…

— Что это ты такое читал, Васенька? Я почти ничего не разобрала..

Тьфу ты, это же всего-навсего Головешка, а короче — Вешка, комнатная девка барыни. Уставилась, не мигая. Васка опускает глаза: это что ещё за безобразие такое? Девчонка босиком, а ноги красные, как гусиные лапы.

— Совсем спятила, Вешка? Босая по снегу бегаешь…

— А? Пустое… Барыня велела сапоги отобрать, как побила сегодня.

— За что ж побила тебя?

— Да так, свои там наши дела… Что это ты такое мудреное читал, Васенька?

— Про огненного летящего змея. Как его святой князь Петр Муромский убил. Вот чудно… Там в Муроме, правил князь Павел, и к его жене повадился летать этот самый змей, в образ князя Павла перекидываясь. Князь же Петр был брат князю Павлу…

— Та Павлова жена, хоть и княгиня, а дурная, видно, была. Тут и без мужика можно было бы обойтись. Если бы, Васенька, ко мне этот змей прилетел, я бы уж знала, что сделать…

— Очень ему нужно прилетать к тебе, недоростку!

— А что? Вот мы с тобою, сказать, поженились бы, и ты ушел бы на войну, а я по тебе тосковала бы, и змей ко мне стал бы прилетать в твоем образе, и я бы подглядела, что у него когти…

— Ну и накрутила!

— …А на другой раз, только он приходит в твоем, Васенька, образе, а я уже семечек конопляных налупила бы и ем по зернышку. Змей и спросит, что-де ешь? А я ему: «Вошей ем». Он плюнет, ударится об землю, явится в своем змеином, с когтями и крыльями, образе и улетит… Может, ты мне, Васенька, сесть позволишь?

— Садись, ради бога.

Вешка села рядом с Ваской, мягко отобрала у него книгу и положила её на лавку. Бросился он застёгивать «Соборник», а когда обернулся к ней возмущенно, она снова уставила ему куда-то в переносицу свои немигающие, чёрные глаза — и Васка заробел.

— Слышишь, Васенька, погрей мне ноги, а? — и, не дожидаясь согласия, всунула свои ледяные узкие ступни ему подмышку, между рубахой и кафтаном.

Малый вздрогнул, но побоялся противиться. Лучина догорала, он беспомощно поглядел на светец.

— Хватит, Васенька, читать сегодня. Лучше со мною поговори, это тебе куда как нужнее.

— Отчего это вдруг?

— Тайна это великая, не знаю, как и сказать… Выходит, Васенька, что ты мой суженый, что мы с тобою от рождения своего друг для друга определены.

— За что же мне такая честь?

— Ох, дружочек мой драгоценный, и я ведь мечтала совсем о другом. Мечтала, что вот придет в Райгородку такой красивый, румяный… И чтобы настоящий богатырь был, на руках, думала, меня носить будет… Поглядела я на тебя, поплакала втихомолку, повздыхала. А там и подумала: хоть ты, Васенька, и скоморох, и росточком невелик, однако тоже ничего: грамотный, умный, пляшешь здорово, тихонький такой — и я на судьбу свою стала согласная.