Сусанна Георгиевская - Тарасик

Тарасик сидит на полу в кочегарке. С его руки слетела варежка. Пальцы у Тарасика растопырены. На каждом пальце короткий ноготок. Около ногтей заусенчики. На третьем пальце царапина. Рука залита чернилами.

Вот он — Тарасик. И вот его рука. Живая. Теплая. С царапинкой на самом длинном пальце.

Рука упирается в каменный пол. Тарасик ее разглядывает.

А над Тарасиком стоит кочегар.

Как теневой человек на стенке, который во сне один раз припугнул Тарасика: «А ну-ка, давай закрывай глаза или я тебя съем, Тарасик!»; как пустая темная комната, в которой не слышно дыхания другого человека, не слышно тепла, не слышно шагов ни мамы, ни папы, ни дедушки, — таким же ненастоящим кажется Тарасику кочегар.

— Дяденька, мы не голубчики! — говорит Тарасик.

— Хоть кого хотите спросите, мы не голубчики, — петушиным баском подхватывает Азарий.

— Там разберутся, кто вы такие есть! — говорит кочегар. И хватает Тарасика за воротник пальтишка.

— А где это, собственно, «там», браток? — раздается с лестницы знакомый сердитый голос.

И к высокому тощему кочегару, невесть откуда взявшись, подходит высокий и тощий дедушка Тарасика.

— Дедушка! — говорит чуть слышно Тарасик. (Он хочет броситься к деду, но кочегар крепко держит его за воротник пальтишка).

— Отпусти-ка! — наступая на кочегара, говорит дедушка.

Кочегар удивляется. Он отпускает Тарасика.

— И этого, глазастого, давай отпускай! — строго говорит дедушка.

Кочегар удивляется еще больше, поднимает брови, покачивает головой и выпускает из сжатой руки воротник Азария.

И тут случается чудо! Большой Азарий, который из третьего класса, который читал «Тома Сойера», который прошел сталактиты; Азарий, который все может — даже взять и вдруг подарить жестянку, — этот Азарий смотрит на дедушку и вдруг принимается громко плакать.

Он жмется лицом к старой дедушкиной стеганке, всхлипывает, захлебывается.

А дедушка тихонько похлопывает Азария по плечу.

— Как ты смеешь детей обижать, — раздувая ноздри, спрашивает дедушка у кочегара, — когда они, может, есть наше будущее?! Ну! Отвечай!

И они очень долго смотрят в глаза друг другу, оба высокие, старые, тощие…

— А ты кто такое будешь, чтобы командовать?! — опомнившись, спрашивает у дедушки кочегар.

— Кто надо, тот я и есть! — отвечает дедушка. — А тебе скажу: ты бы как-то, милейший, поаккуратней. Нечего выпивать на работе. Винищем за три версты разит!

И, положив Азарию и Тарасику на плечи большие темные руки, дедушка выводит их из подвала.

Тарасик не знал, почему и откуда пришел в кочегарку дедушка. Он не думал о том, как дедушка догадался найти его в кочегарке. Но ведь Тарасика схватили за воротник пальтишка, а значит, дедушка обязан был его выручить.

Каждый мальчик и каждая девочка знают, что утром встает над землей солнце; потом оно заходит, а с неба начинают светить разноцветные звезды, красиво раскиданные по небу, как кремушки. Поэтому, если тебе кричат «хулиган» или вдруг берут тебя на руки и хотят унести в милицию за то, что твой папа удрал на другую сторону сада, разве может такое быть, чтобы кто-нибудь не заступился за тебя?..

Чудеса — в каждой ветке дерева, которую в начале нашей книжки мы осветили потайным фонарем; они в красных, зеленых и желтых стеклах, которые горят в окошках новой парадной. Они в свете зимнего солнышка.

А ведь солнце-то светит для него — для Тарасика! И снег блестит для него — для Тарасика! И трава растет для него — для Тарасика.

Мир — хороший. В нем надо расти и жить. А жить — значит радоваться. Поэтому никто никогда не посмеет обидеть Тарасика.

Он сам кого захочет, того возьмет и обидит.

Тарасик идет по улице и крепко держится за большую темную теплую руку деда.

— Щец горячих хочешь небось! — поглядывая искоса на Тарасика, говорит дедушка.

— Нет. Я воблы хочу. С лимонадом, — подумавши, говорит Тарасик.

— Вот оно что?! — удивляется дедушка. — А может, водки тебе охота?.. А может, прикажешь пива и раков?

— Хорошо, — говорит Тарасик, — я буду рака. Потому что я весь голодный.

Дедушка жалостно покачивает головой и шагает еще быстрей. Тарасику не угнаться за ним. Он икает и спотыкается.

— Ослаб… Уморили ребенка! — бормочет дедушка. — Чего спотыкаешься? Давай под ноги гляди.

— А я гляжу, — говорит Тарасик. И внимательно смотрит по сторонам.

Залитый светом вечерних огней, стоит на перекрестке улицы милиционер. Он салютует машинам: поднимает вверх то одну, то другую руку.

— А вот стоит милиция, она меня не любит! — принимается петь Тарасик.

— Чего ты мелешь? — говорит дедушка.

— А вот идет милиция, она меня любит! — на всю улицу распевает Тарасик.

Услышав такое пение Тарасика, на них начинают оглядываться прохожие.

— Бесплатное кино! — говорит дедушка, покачивает головой и с укором глядит на внука.

— А в ми-и-илиции кисели-и-и — и дают! — под дружный смех людей, проходящих мимо, громко поет Тарасик.

— Замолчи!.. А то такого дам киселя, что своих не узнаешь! — останавливаясь, строго говорит дедушка.

И вот, наконец, они подходят к дверям какой-то столовки.

— «Блинная!» — задравши голову, раздумчиво читает дед.

Дверь столовой, которая называется «Блинной», то и дело распахивается. Оттуда валит горячий пар и тянет вкусными запахами.

— Ну? — глядя снизу вверх на задумавшегося дедушку, говорит Тарасик.

— А с тобой, пожалуй, сюда не впустят, вот дело какое, брат, — вздохнув, говорит дедушка.

Но Тарасик, не слушая, тянет его к двери.

— Ишь ты!.. Да!.. Такого как раз уморишь, — говорит дедушка.

И, высоко подняв голову, переступает с внуком порог столовой, которая называется «Блинной».

Догадайтесь, почему она называется «Блинной»?

Потому что тут не кормят холодной картошкой и молочной лапшой… Тут блины, и вобла, и лимонад.

Счастливый тот человек, который умеет припрятать заботу о своем деле в цехе (например, в том узком заводском шкафчике, где оставляют до следующего утра спецовку и мыло). Такой человек и отдохнет хорошо и сохранит хороший характер.

Но дедушка Тарасика — Тарас Тарасович Искра — не умел оставлять своих забот на заводе, где уже много лет работал мастером. Поэтому он не был особенно счастливым человеком. И часто сердился и ворчал.

Работа была у него такая: он делал урны для парков и садов.

Они нисколько не были похожи на скучные урны из жести и железа, которые мы часто видим на перекрестках улиц в больших городах. Эти урны будто сливаются со стенами домов, исхлестанными ветрами и дождиками. Они печальны, и, право, кажется иногда, что мигают они так жалостно серенькими своими глазками, но люди все-таки не желают их примечать.