Татьяна Рик - Чур, Володька — мой жених!

Вечером мы укладываемся спать. Я послушно ложусь на подушку. А маленький Муратик, Лидин брат, балуется и не ложится.

— Мурат, ляжь! — кричит ему Лида. — Ляжь сейчас же на подушку!

Я сначала не могу понять, что нужно сделать Мурату. И лишь потом догадываюсь, что ляжь — это значит «ляг»… Почему же Лида так не скажет? Может, она нерусская? Потом спрошу у мамы. Это неправильное слово меня как-то смутно тревожит. Но мне Лида всё равно очень нравится.

В общем, здесь мне совсем не плохо. Конечно, не так хорошо, как дома, но гораздо лучше, чем в детском саду. И вот однажды утром… В палату входит медсестричка Людочка.

— Пойдём со мной, — говорит она нежным голосом.

— Куда?

— Снимочек снимем, — весело отвечает Людочка.

«Что за снимочек?» — думаю я. Неизвестность меня немножко пугает. Это потом я узнала, что снимочек — то же самое, что рентген. А тогда я этого не знала. И ещё оказалось, что никакого снимочка мне делать не собирались. Мы пришли в светлую комнату, там сидела Татьяна Ильинична со своим круглым зеркальцем на лбу, и я сразу успокоилась и обрадовалась. Кроме Татьяны Ильиничны, там были ещё врачи: мужчина и женщина. Мне сказали сесть в кресло и зачем-то пристегнули ремнями руки и ноги.

— Открой ротик, покажи горлышко, — сказала Татьяна Ильинична.

Я послушно открыла. И тогда случилось ужасное. Татьяна Ильинична, моя знакомая, милая, улыбчивая, схватила железные щипцы с длинными ручками, ловко засунула их мне в горло и дёрнула изо всех сил. И выдернула какое-то мясо! Из горла хлынула кровь. Я пыталась кричать от ужаса и боли, захлёбываясь… Но она снова засунула щипцы, ухватилась за моё живое горло внутри и снова дёрнула…

Они все меня обманули. Они знали, что так будет. Мама, которая меня сюда отдала. И бабушка, которая добывала на подарок шёлковую комбинацию. Людочка… Татьяна Ильинична, которая притворялась доброй…

— Говорят, после удаления аденоидов дают мороженое, чтобы кровь не текла и чтобы было не так больно. Нет, мне ничего не давали.

Наверное, болеть я стала меньше, не знаю. Надо у мамы спросить. Но думать об этой операции мне всегда больно. Очень.

Я смотрю в зеркало. Смотрю и думаю, что я, пожалуй, хорошенькая.

Были бы длинные волосы, была бы я — красавица Насто. А пока они стриженные, я — Гаврош! Ну ничего, волосы вырастут. И сама я вырасту.

Пусть мне родят братишку и сестрёнку, пусть купят живую собачку. Или хотя бы птичку. Пусть мама и папа всегда будут рядом. И никогда не будут покойными. Вот и всё, что мне нужно для счастья. И будем мы жить-поживать и добра наживать. Как в сказке.

Хорошо, что я девочка.

Мальчишки вообще дурачки какие-то. Вот в детском саду, когда в группе играли, как ни посмотрю — сидят на полу, катают машинки и жужжат: «Б-жжжж! Б-жжжж!» Ну нормальные люди, а? Длинный Юрка — тоже «Бжж!» А у самого слюни текут! Фу! Или вот как мальчишки играют в войнушку? Стреляют из палок: «Тррр! Трр!» Кошмар! А некоторые из них ещё и дерутся!

Хотя бывают и хорошие. В саду у нас был Антон Белкин. Приятный мальчик, с ним даже и поиграть можно. Мы с мамой однажды пригласили Антона и его маму к нам в гости. Перед новым годом. Я радовалась и ждала. Мы бы поиграли… Но они не пришли. Оказалось, Антон бегал и уронил ёлку. Ёлка упала, и все игрушки разбились — они же стеклянные! И мама Антона наказала. А получилось, что и меня немножко наказала тоже. А ведь я никакую ёлку не роняла…

Мы с Антоном и в группе не ссорились. Я ему говорила: «Белка, поскачи!» А он мне: «Река, потеки». Ну от моей фамилии Рик что можно образовать? Вот река получилась.

А ещё у меня есть однофамилец среди героев книжек. Это отважный мангуст Рикки-Тикки-Тави. И мне приятно, что у меня такой отличный однофамилец! Благородный герой. Со злыми страшными кобрами сражался! И я про себя думаю, что я тоже Рикки-Тикки! Рикки-Тикки-Таня.

Про любимого мангуста я и книжку читала, и мультик смотрела, и пластинку слушала. Пластинку — сто раз! Я её просто обожаю. Помню, как в новый год я её слушаю, а сама рисую за маленьким голубым столиком. Фломастерами рисую и красками. А на стенах — тени мохнатые от еловых лап, и сами стены теперь разноцветные — от новогодних лампочек. Сказка теперь со мной. Я в ней живу.

Я теперь большая. А раньше была маленькая.

Все думают, что маленькие дети ничего не соображают. Это совершенно не так!

Мне никто не верит, но я помню себя давно — в детской коляске. Меня выносили спать на балкон. Я лежу, смотрю на потолок и думаю: «Для них — кто наверху живёт — это пол, для нас это потолок». На улице дождик идёт, небо серое, солнышка нет. На верхнем балконе набухают дождевые капли. Они растут, растут, а потом капают вниз. Я скосила глаза вбок и наблюдаю за ними. Потому что сама я туго завязана в одеяло. «Скучно! — думаю я. — Ничего нет вокруг весёлого и интересного! Ну ладно, родители хотят, чтобы я была послушной девочкой. Придётся быть послушной. Буду спать». И я засыпаю.

Я с тех пор внутри совсем не изменилась. Только снаружи выросла. Я даже в сад уже не хожу. Я школьница!

У меня есть две самые-самые подружки: Ирка и Вичка.

Ирка была, есть и будет всегда, как мама и папа. Мы почти с рождения знакомы. Она живёт на седьмом этаже, а я на шестом.

Ирка мной командует. Она всегда принцесса. А я принц. Мне тоже хочется быть принцессой. Но кто-то же должен быть принцем. Ирка решила, что это буду я. Я не спорю, а то она со мной вообще играть не будет.

У Ирки раньше была прабабушка. Очень старенькая, маленькая и худенькая. Она такая была старенькая, что даже в бога верила. А в садике и в школе нам говорили, что бога нет. И что только старенькие и неграмотные могут в него верить. А прабабушка говорила, что бог есть, только он нам не показывается. Мы с Иркой смеялись. А Иркина мама сказала, что смеяться над бабушкой нехорошо.

Однажды я нашла на улице икону. Рядом с нами был жёлтый дом, двухэтажный барак. Его собрались сносить, люди оттуда переехали и некоторые вещи бросили. В луже лежала икона. Там на тёмном фоне были какие-то люди. Я принесла её домой. Штукатурка на иконе размокла, но можно было ещё высушить. А родители сказали, что не надо её брать в дом. В бога сейчас уже никто не верит. В церковь ходить не разрешается. Кто ходит, у того будут неприятности в школе и на работе. Ага… Ну ладно, нельзя так нельзя… Но икону мне почему-то всё равно было жалко. Не как вещь, а как человека жалко. И даже почему-то стыдно перед ней, что мы её не взяли. Вот. Я бы отдала её Иркиной прабабушке, но она к тому времени уже умерла.

Мы с Иркой часто играем вместе, потому что живём на соседних этажах. В кукол играем: и в больших, и в маленьких. Для маленьких я делала квартирку из пенопластовой коробки. Чтобы им там уютно жилось, делала из лоскутков им коврики и постельки.