Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я

— Однако, — заявил папа, — если я какое-то время буду делать эту работу, то я во всяком случае буду знать о земледелии не меньше семейства из Лёвхульта, а это ведь всегда цель, к которой движешься.

Как уже говорилось, мне нравилось возить молоко на молокозавод. По дороге туда я с бешеной скоростью мчалась вниз по склонам всех встречных холмов. Молоко плескалось в бидонах, ну просто одно удовольствие, а я всерьез беспокоилась, что, пока я доеду, оно, сбиваясь, превратится в масло. Поездка домой тоже была чудесной. Весна в этом году наступила рано, и, пока Блаккен трусила тихой рысью в гору, я сидела опустив вожжи и предавалась изумительным наблюдениям, меж тем как солнце грело мне спину. С верхушек деревьев слышались трели зябликов и синиц. Пахло смолой, и влажным мхом, и лошадью. Я ощущала свою близость с землей и была счастлива так, как никогда прежде, и думала сделать что-то важное, отблагодарить жизнь, такую добрую ко мне. Я принимала самые разные возвышенные решения: попытаться тоже быть доброй и приятной и не доставлять никаких неприятностей маме с папой, никогда не огрызаться в беседах с Черстин или с кем-нибудь другим… И когда я в конце концов, дребезжа бидонами, катилась на повозке по аллее и сворачивала на скотный двор, я была так тронута своим собственным благородством, что чуть не плакала. Надо же!

Если повезет, можно успеть задержать Юхана, прежде чем он отправится в наши угодья. Дорогой Юхан! Часок беседы с ним — именно то, что нужно. Удивительно — Юхан узнавал обо всем, что творилось в околотке, почти в тот самый миг, когда это случалось. Он знал всех и каждого, а прежде всего — каждую лошадь на расстоянии многих миль в округе, потому что лошади были его страстью и он, слыша ржание, догадывался, кто из крестьян проезжает мимо. Когда у нас было время, Черстин и я следовали за ним по пятам, как две собачонки, и поэтому знали, что делается в нашем приходе, а кроме того, колоссальное количество еще более полезной информации запечатлялось в наших невежественных черепушках. Юхан был очень привязан к папе и не скрывал своего восхищения мамой. Стоило ей появиться поблизости, как он с наслаждением вдыхал слабый аромат духов, постоянно овевавший ее, а потом с явным одобрением говорил нам — мне и Черстин:

— Дух от ее, как от цельной аппотеки!

Однажды он повредил себе палец, и мама провела его в свою маленькую комнатку, чтобы перевязать рану.

Остановившись на пороге, он глубоко вздохнул и сказал:

— Хе-хе, ну и дух здеся… пахнет курениями да лададаном. Хе-хе!

Несмотря на свои пятьдесят лет, Юхан был холостяком и собирался, по его словам, оставаться им и дальше. «Покедова голова у меня на плечах», — говаривал он.

«Живу я по своей поговорке, — добавлял Юхан, — „Негоже мушшине жить одному, но энто куда лучче“. И так-то горя не оберешься, даже если ты неженатый», — повторял он работнику Улле.

Тот тоже был холостяком, но не желал пребывать в этом звании хотя бы минутой дольше, чем требовалось для того, чтобы уговорить Эдит пойти с ним к священнику. К сожалению, Эдит бурно сопротивлялась его сватовству. Она не желала выходить замуж второпях, а когда тот час настал, у нее кроме предложения Улле оказалось по крайней мере еще несколько, из которых она могла выбирать. В усадьбе Блумкулла был работник — злейший соперник Улле, и ему-то Улле и сказал, что убьет его, лишь только у него выдастся свободное время. Так что, может, просто повезло, что у Улле, как и у всех прочих в усадьбе Лильхамра, руки всегда были заняты.

Постоянно находилась масса работы, которую надо было переделать, да и случалось что-то постоянно. В один прекрасный день, например, у кобылы Сиккан появился жеребенок. Когда утром мы вошли в конюшню, то увидели, что маленькое очаровательное золотисто-коричневое чудо с гладкой бархатистой мордочкой совершенно неожиданно уже стоит на нетвердых ножках рядом с матерью.

А на другой день у коровки Аудхумбы, которую Черстин и я перекрестили в Эльхумлу [118] Эльхумла — пивная пчела (шв.). , началось воспаление вымени. Так что случались не одни лишь приятные события. Пришлось тут же послать за ветеринаром. Он явился, страшно торопясь, и ему пришлось разрезать один сосок у Эльхумлы. Ферм и Юхан помогали держать корову, а Черстин и я, стоя на почтительном расстоянии, внимательно смотрели. Но как раз в самый решающий момент Юхан на секунду расслабил руки, и ветеринар жутко разозлился. Он отчитал Юхана так, что от сострадания к нему у меня по-настоящему защемило сердце, и я подумала, что теперь-то уж Юхан, верно, огорчится. Но не тут-то было. Когда ветеринар закончил свою работу, на миг наступила тишина. А Юхан, повернувшись к Ферму, вежливо и спокойно спросил:

— Ты слыхал, чаво он тут тявкал? Я дак ничаво не слыхал.

Черстин и я вечно чуточку страшились того, что вдруг нагрянет какой-нибудь мор и начнется падеж скота. Ведь до чего тогда будет беспокоиться и огорчаться папа! Думаю, он с удовольствием навлек бы какую угодно, даже самую страшную хворь, даже чуму, на себя, только бы животные были здоровы. Но не всегда так случалось. Один за другим рождались в усадьбе телята и подыхали чуть ли не в ту же минуту, и папа горевал так, словно погибала его собственная плоть и кровь, его дети. Чтобы все телята не почили в Бозе от этого таинственного недуга, ветеринар прописал новорожденным два вида зелья: то, которое вливали теленку с помощью воронки через пару часов после его рождения, и для наружного употребления, которым его растирали. Средство это оказалось прекрасное! Телята оставались в живых, а папа ликовал. Но через некоторое время мы узнали, что Ферм, более старательный и скромный, нежели смышленый, перепутал зелья и вливал в телят то, которым их надо было растирать, и наоборот. После этого лечения мне так и не удалось вернуть мою детскую веру в ветеринарное искусство.

А еще была у нас большущая толстенная свиноматка, которая к тому же вбила себе в голову, что ей надо приумножать свое потомство и заполонить поросятами всю землю. Но поскольку эта тварь прежде была так жестока, что загрызала своих собственных новорожденных детенышей, необходимо было денно и нощно сторожить ее. Юхан, Ферм и Улле все последние ночи, перед тем как ей опороситься, поочередно караулили ее в свинарнике.

Но днем им нужно было заниматься своей тяжелой работой, так что мы с Черстин предложили сторожить поросят. Мы просидели в свинарнике всю ночь, и, как назло, свинью угораздило произвести на свет одиннадцать розовых поросят именно в тот момент, когда мы завели оживленную дискуссию на тему: красиво ли, в самом деле, лакировать ногти или нет. Мы спасли малюток поросят от прожорливой пасти их мамаши, переложив их поочередно за деревянную решетку, после чего совершенно разочарованная свинья, улегшись на бок, заснула.