Надежда Нелидова - Серебряная трель. Сказки

Да что говорить. Пужы, и тот на красавицу поглядывал, слюни пускал. Но отец строго прикрикнул:

– Не пара тебе девка, худого роду-племени.

Сам-то он на дочку главного писаря давно облизывался, в невестки прочил. Был у них в селе главный писарь. Перо у него, что ли, волшебное. Что ни напишет – всё по его выходит, ему на пользу. Так лавочник с писарем договор имел. Мол, как вернётся в деревню дочка его Чильтро (Кокетка), тут и быть её с Пужы обручению. Да только ничего у него не вышло.

Ближе к зиме приехала Чильтро из города, вся из себя. Главный писарь возгордился. Моя дочка, говорит, нежное создание. Про таких говорят: поднимет иголку – в талии переломится.

И на фортепьяно играет, и по-иностранному говорит, и романы по ночам читает. Куда до нее Пужы-лавочнику! И сама Чильтро, как про то услышала, пудреный носик вздернула:

– Фу, атай (отец), но о чём я буду с ним говорить?! Не о квашеной же капусте.

А как-то ей пришлось с сапожником Лади встретиться. Сапожок у неё прохудился. У парня-то характер был лёгкий, весёлый. В шутку говорит: «Какая чиновничья дочка маленькая, беленькая да хорошенькая!» Та носик отворотила. А Лади опять: «Ишь, какая ножка у неё махонькая, ровно у ребёнка».

Чильтро рассердилась. Норковой муфточкой замахнулась. Топнула ножкой. Хамом обозвала. Лади оторопь взяла:

– В жизни такой строптивой не встречал!

В другой раз кричит, когда она мимо проходила:

– Эй, замуж за меня пойдешь? Хватит мне одиноким журавлём бродить.

Та со злости глазками засверкала. А парня с той поры бес попутал. Говорят же старые люди: «Молодой конь на сторону воротит – молодой парень с ума сходит».

Приходил столетний дед Пурысь. Бородой сурово крутил:

– Дело ли, парень, задумал? Всё село про твои заигрывания с аптекарской дочкой говорит. Не гляди, что собою шибко пригож, да руки золотые. Худо дело кончится.

Мать Лади только плакала, вскрикивала:

– Ой, сынок, хоть бы нас с отцом пожалел! Невесту Шектэм бы не позорил. Ой, уж лучше бы ты не возвращался вовсе.

А на Шектэм смотреть больно. Извелась вся. Работа из проворных когда-то рук валится. Не зря старые люди говорят: «Горе приходит – силы уходят». Дед Пурысь гладил морщинистой коричневой ладонью девичью головку. Утешал:

– Потерпи, дочка. Дождь подождит – ветер развеет. Вода просочится – песок останется. День пройдёт – вечер пожалует…

Ну, и главный писарь про те дела прослышал. А он уж давно задумывал: как бы парня закабалить. Слава-то про его ладную обувку далеко разлетелась. А тут сам, голубчик, в сети летит. Пригласил его к себе хитрый аптекарь. Что, дескать, за слухи нехорошие идут? Лади сразу и рубанул: хватит вашей Чильтро в девках томиться.

– А где же, – усмехается ехидно главный писарь, – Чильтро на фортепьяно играть будет? На каких тренажёрах талию блюсти? Книжки, одеколоном пахнущие, как читать по ночам? Дома у тебя, поди, всё кожами провоняло.

– Дашь дочь в жёны, – отвечает твёрдо Лади, – пятистенок из душистой сосны сам отгрохаю. Руки при мне. Капитал на то имеется. В одной половине дома жить будем, в другой работать стану. А что касается книжек, одеколоном пахнущих, так ночью Чильтро спать будет – не читать. За день-то намается! Анай (матушка) стара стала, не поспевает по хозяйству. За отцом уход нужен – одряхлел старик. А там детишки пойдут, дел ещё прибавится.

Писарь рот разинул:

– Да понимаешь ли, дурак, что говоришь?! 3а отцом-лапотником его ходить… Огород его вонючий копать… Чильтро за границей училась. В ночных клубах с благородными господами танцы танцевала… Прочь, Лади!

Отошёл Лади. Потом повернулся и весело кричит:

– В городах много беленьких барышень в клубах пляшет. Не едут что-то богатые дэмчи (сваты) в деревню. Братцу Пужы отказали, а других женихов и не видно. Ходит твоя Чильтро, муфтой крутит. Докрутит, что в вековухах останется.

Промаялся писарь в горячих подушках и возненавидел парня-насмешника лютой ненавистью. Рано утром жену растолкал. Сунул ей, сонной, худой валенок. Велел сапожнику нести, подшить. Жена глазами хлопнула. Подивилась, с чего это муженьку вздумалось рухлядь обновлять. Да делать нечего: унесла.

Еле дождался писарь вечера, чтобы за обувкой идти. Валенок уже готовый встречает – будто заново свалянный. Взял валенок, внутрь рукой залез… И вдруг позеленел, будто глотнул яду. Понёсся крик над деревней:

– Караул! В починок валенок отдал. А про то не вспомнил, что в нём банковский золотой слиток был спрятан. Был – и нету. Сапожник отнекивается: мол, золота в глаза не видал. Вот так Лади! Выходит, не только сапожному ремеслу в городе выучился…

– Ну что, Лади, – подбоченился писарь. – Мастерскую твою описывать будем? У меня перо волшебное: была мастерская – и нету.

Парень твердит: не видел никакого бруска: ни золотого, ни серебряного, ни медного. Мать Лади в ногах у писаря валяется: дескать, мой сын в жизни чужого не брал.

– А знаешь ли, парень, – потирает руки писарь, – что твоё дело тюрьмой пахнет? Слиток дорогой, банковский. Видал священную гору за селом? Эдакую гору монет за него отсыпь – мало будет.

Качают люди головами. Видно, старики правду говорят: «Детей растить – лишнее горе заводить».

Заперли Лади-вора в сельской каталажке. Связи у писаря ого какие. Пропал бы парень ни за что, если бы не невеста его Шектэм.

Наутро семейство писаря к электрическому самовару чай пить садилось. Тут вбежала в избу девушка: глаза безумные, волосы растрёпанные. Упала, лбом о пол застучала.

– Агай (дяденька), – кричит, – пожалей! Совесть замучила-изглодала. Зря человек в тюрьме томится! Прикажи отпустить Лади – я твоё золото украла.

Писарь чуть чашку с чаем не выронил. А Шектэм объясняет, торопится:

– Помнишь, в прошлом месяце в домработницы ты меня брал? В лихой час я в чулане прибиралась да заприметила: блестит что-то. Попутал меня шайтан…Твоё ли золото, агай? – протягивает Шектэм тяжёленький слиток.

А ладошка трясётся, как осиновый листок. А аптекарю откуда знать, тот ли брусок, нет ли. Он его в глаза не видал.

– Ты, дева, часом, напраслину на себя не возводишь? – спрашивает сладким голосом.

Жена – торк! – мужа под локоток. С Лади-то дело ещё неизвестно как обернётся. А тут богатство само в руки прёт. Слиток – и на вид, и на зуб – чистое золото.

– Ой-ё-ё-ёй! – запела она и в волосы девушки вцепилась. – А я-то думаю, чего это негодница сама не своя ходит. Краденое руки жжёт? Прочь, прочь, воровка!

Посрамили девку, выгнали. А в полдень выпустили Лади. Он в избу вошел, сел у печи мрачнее осеннего вечера. Мать его целует:

– Тебя, сынок, перед людьми оправдали, а ты хмуришься. Теперь самое время к Шектэм идти. В ноги ей броситься, прощения вымаливать.