Валентина Чаплина - Знакомая варежка (Повести и сказки)

Внук быстро поел на кухне завёрнутые в тёплый платок суп и котлеты, оставил на столе грязную посуду и сел за уроки. Но просидел недолго: уроков было немного, и ужасно хотелось спать. Быстро нырнул в постель, благо она была разобрана бабушкой.

С тех пор, как на время уехали мама с папой, жизнь для Андрея стала вольнее. Постели он не застилал и не разбирал, посуды не мыл, галстук не гладил. Бабушка говорила: «Отдыхай, Андрюшенька, я сама сделаю». И он отдыхал.

Сегодня утром, как обычно, Андрей проснулся сам. Встал, пошёл в кухню и очень удивился, что посуда всё так же стояла немытая, как он вчера её оставил. Значит, бабушка не вставала.

В общей комнате у бабушки был свой уголок между стеной и шифоньером. Там стояла кровать и вместо столика табуретка со всякими лекарствами. Каждое утро бабушка пила порошки от головной боли. Андрей слышал, как за шифоньером звякала стеклянная крышка о графин, как лилась вода, как горлышко графина мелко стучало о край стакана, потому что у бабушки дрожали руки. Так было и сегодня. Значит, бабушка не спала. Почему же она не встаёт?

— Ба, а что мне есть? — спросил он, заглянув за шифоньер.

— Сейчас-сейчас, милый, — старушка с трудом стала подниматься.

Андрей поспешно собирал в портфель книги и тетради. Мельком взглянул на бабушку, вышедшую из-за шифоньера. Она торопилась и на ходу никак не могла попасть трясущейся рукой в рукав вязаной кофты. Совала, совала руку и всё мимо.

Через двадцать минут сытый Андрей уже бежал по улице.

Всё это вспомнилось ему сейчас так ясно, так отчётливо, что сердце заметалось ещё сильнее, а лицу, ушам, шее стало ещё жарче.

Бабушка была своя, домашняя, всегдашняя, привычная, без которой просто невозможно представить себя. Бабушка была всегда и казалась вечной. Андрей привык к тому, что она всё время работает, и принимал это как должное, будто она была обязанной всегда что-то делать. Казалось невозможным и странным, что бабушка может устать, замориться, как все другие люди на свете. Она была настолько своя, что он её даже не замечал. Вот так часы у них на стенке всю Андрюшкину жизнь громко били и тикали, а он не замечал, не слышал, потому что привык к ним. Ребята, бывало, придут к нему и каждый раз вздрагивают, когда часы начинают бить, а он не слышит. И только когда часы остановились, он заметил — не идут! Стали! Молчат! Начала ужасно мешать тишина комнаты, хоть из дома уходи. Невозможно с ней жить, с этой тишиной.

«Так же и бабушку не замечаю, как часы», — с ужасом подумал Андрей и вскочил на ноги от этой страшной мысли. Потом снова сел и снова сжал голову руками. Только сейчас один, здесь, в холоде и темноте, он припомнил, как за последнее время согнулась бабушкина спина, как сильно стали дрожать руки. Чашку вчера разбила, а он рассердился. Теперь она уже не может сама вдеть нитку в иголку и просит его. А ему неохота вдевать, он злится.

— Подожди, вот дочитаю до главы, тогда вдену.

И она сама пытается вдеть, а ушка иголки уже не видит.

За спиной Андрея в подъезде быстро-быстро протопали чьи-то лёгкие ноги, выбегая на улицу.

«Это Мышиный хвостик, наверно, в магазин побежала. Или в аптеку. Может быть, бабушке совсем плохо?» И Андрей со всех ног помчался на пятый этаж.

Дверь в их комнату была приоткрыта, и в коридоре пахло бабушкиным лекарством. Андрей хорошо знал этот запах. Лекарство было жёлто-зелёного цвета в бутылочке. Мама всегда растирала им бабушкины ноги, которые часто ломили.

Андрей вошёл в комнату. За шифоньером разговаривали.

— Давайте я и правую ногу потру, — прозвучал голосок Мышиного хвостика.

Андрей замер. Значит, тогда пробежала не она.

Ни бабушка, ни девочка не слышали, как он вошёл.

— Мария Иванна, а как ваша фамилия? — спросил тот же голосок.

«Разве мою бабушку зовут Мария Ивановна?» — удивился Андрей. Все в квартире звали её просто бабушка, а папа и мама — мамой.

— У нас в классе один мальчишка есть, звеньевой, — продолжала девочка. — Он хороший, добрый, но ужасно смешной. Виноградов Андрей…

— Как говоришь? — переспросила бабушка.

— Андрей Виноградов. Он ужасно беспокоится, что я к вам просто так хожу, без всякого общественного поручения, и это нигде не записано. У него такая тетрадка есть, я сама видела, где против каждой фамилии стоит, например, так: «пятого числа в шесть часов вечера перевёл дедушку через улицу», или «ходил за хлебом старушке Ивановой».

— А против его самого… против Виноградова фамилии что-нибудь стоит? — спросила бабушка странным, незнакомым голосом.

— Стоит. Против него очень много стоит. Он самый первый тимуровец в классе.

Дальше Андрей слушать не мог, выбежал из квартиры. На следующий день перед уроками Мышиный хвостик с виноватым видом подошла к Андрею.

— Мария Иванна мне не сказала, как её фамилия. А варежку я и вчера забыла отдать. Вот безголовая.

Прозвенел звонок, и Мышиный хвостик юркнула на свою парту.

Когда кончились уроки, и в классе уже осталось мало ребят, Андрей подошёл к новенькой. Он глянул ей прямо в глаза и тут же отвёл взгляд. А потом тихим, странным голосом попросил:

— Дай мне ту, бабушкину варежку.

— Тебе? — удивилась девочка.

— Ну да мне… а кому же?

Он вздохнул, ещё зачем-то внимательно посмотрел в окно, сморщив лоб, и совсем шёпотом выдохнул:

— Я знаю, почему бабушка тебе не сказала фамилию… — и ещё внимательнее начал смотреть в окно. Потом склонился над партой, как будто разглядывая параграф в учебнике. Девочка ничего не спрашивала, она тоже склонилась над партой, как будто разглядывая параграф в учебнике.

Что сказал ей Андрей, кроме неё никто не расслышал. Но когда она разогнулась, глаза у неё были огромные-преогромные.

— Только ты пока никому не говори, ладно? — попросил Андрей.

— Ладно, ладно, — молча сказали глаза. — Я никому, совсем никому…

— Я сам… потом всё расскажу в классе. Только сначала… Понимаешь, мне надо сначала…

Он замолк и ладонью тихонько погладил варежку, которую положила на парту Мышиный хвостик.

— Я понимаю, я всё понимаю, — так же молча сказали огромные глаза.

«А уши у неё совсем не такие уж большие, — подумал Андрей, — самые обыкновенные уши, как у всех людей.»

Взял в руки варежку. Она была колючая, связанная на спицах из грубой шерсти (из мягкой бабушка вязала Катюшке и ему). Но какой ласковой и нежной показалась эта варежка Андрею. Он бережно положил её за пазуху. И по всей груди разлилось приятное тепло, как будто положил он не её, колючую, а маленькое, свёрнутое в комочек, солнце.