Ян Ларри - Как это было

— Ага-а! Стреляете? Поджигаете? Ну, ну посмотрим. Посмо-отрим!

Война началась.

В феврале подули мокрые ветры. По ночам деревья шумели тяжелым тревожным шумом. По разбухшим дорогам тянулись ржавые полосы санного следа и конского помета. А как-то ночью хлынул теплый, обильный дождь и к утру дороги покрылись синими, рябившими под ветром лужами.

В эти дни коммунщики ходили двора во двор, призывая в свою артель новых товарищей. Кандыбин предложил пустить по деревне женщин. И это предложение было одобрено. В сельсовете были проведены отдельно женские собранья, потом собирали общий сход. Ребята устраивали свои собранья. А в начале марта, когда в деревню приехал землемер, ему пришлось выделять уже сорок девять семейств.

— В гору лезут! — шипели кулаки, которые делали все, чтобы помешать коммунщикам. Они пугали крестьян войной, выдумывали всякие небылицы, подпаивали водкой первых на деревне горлопанов и все чаще и чаще собирали свои собрания.

Однажды вечером Мишка прибежал к Федорову и шепнув ему что-то на ухо, помчался к Тарасову, а потом заскочил к Кандыбину и потянул его за собой.

— Безголосые собрались. Выследил я их. У Прокофья собрались.

Первым заявился на кулацкое собрание Федоров. В избе, вокруг керосиновой лампы, сидели все деревенские захребетники. На столе стояли бутылки водки, чашки и миски с огурцами и кислой капустой. На тарелках лежало нарезанное сало. Увидев Федорова, кулаки беспокойно заерзали на скамейках и переглянулись между собой.

— Ну? — закусил губу Федоров, — все обсудили? Кого теперь убить обсуждаете?

Прокофий хмуро посмотрел на Федорова.

— Дверь закрой, горлодер чортов!.. Чего избу студишь?

Федоров закрыл за собою дверь и, шагнув широко к столу, протянул руку:

— Ну-ка, покажь разрешение на устройство собрания!

Прокофий встал.

— Ты вот что! — сказал он, злобно мигая глазами, — ты это брось… Какое тебе разрешенье? Кто ты есть за человек? Пошел вон отсюда.

— Врешь! — захрипел Федоров, — ты горячку не пори… Заткни лучше свою плевательницу. А вы мужики, вот что. Вы это забудьте, что обсуждали здесь. Да. Забывать, говорю, надо. Не шебаршить, значит, чтобы… Ты, может, думаешь, Прокофий, одна режь два раза цветет? Это выкинуть надо… Поцвели и будет. Дай другому поколоситься. Не все же в солому расти. Чай и мы люди, чай и мы по хорошему желаем жить. От хорошей жизни не загородишь нас теперь. Половодьем деревня пошла… Остановить думаете? Смотрите, не захлебнитесь часом!

— Ты что? — заорал Прокофий, — во-он, отсюда… Слышь ты!

— Вот я его! — вскочил Силантьев. За ним повскакали другие.

На Федорова бросилась целая свора. Чьи то руки схватили его за горло и начали душить. Торопливый шопот прокатился по избе, словно шелест осинового, сухого листа в осеннюю ночь.

— Нож… Дай нож сюда… Бейте его и концы в воду… в озеро спустим.

Федоров отбивался, напрягая все силы, но постепенно начал слабеть. Теряя сознанье, он услышал чей-то хриплый голос:

— Брось нож… Без крови… Без крови надо… О косяк его, подлеца! О косяк!

— Нож… Дай нож сюда… Бейте его и концы в воду…

Потом точно в тумане увидел Федоров, как распахнулась дверь и в избу ворвались Тарасов и Кандыбин. Одним ударом Тарасов свалил на пол присосавшихся к Федорову пиявок-кулаков и, подхватив падающего Федорова, прислонил его к двери.

— Куда? Десять на одного? — закричал Тарасов, — а ну-ка, со мной попробуйте!

Он подошел к Прокофьеву, у которого в руках блестел нож, и приподняв его с размаху кинул в угол.

— Ну? Кто еще тут есть?

Тарасов взял Силантьева за нос и так ущемил его пальцами, что нос побелел, как снег.

— Заруби на своем поганом носу! — сказал спокойно Тарасов, — ежели у нас после этого случится что, так я никакого суда не буду ожидать, а приду к каждому в избу, обломаю руки, ноги и в компост…

С этими словами Тарасов выпустил силантьевский нос, который тут же у всех на глазах превратился в красную грушу.

Коммунщики вышли.

Весна ударила дружно. Теплые ветры разметали на озере лед и по широкой зеркальной глади покачивались бурые бесформенные льдины. Всюду бежали ручьи. Мокрые ветви деревьев разбухли, покрылись зелеными почками.

В ослепительном лазурном небе плавало расплавленное, ослепляющее солнце. Земля дымилась золотистыми туманами и воздух был полон крепкого духа прошлогодних трав, прелых листьев и свежей воды.

В птичнике с шумом возились куры, обалдело гоготали гуси, в вальерах метались в радостном беспокойстве кролики По двору бродил в грустном одиночестве толстый боров «Кулак», заглядывая в кормушки, поднимая, рылом перевернутые корыта.

С утра до поздней ночи к озеру тянулись подводы с лесом. В веселом звоне захлебывались топоры, деловито распевали свои песни широкие пилы. На берегу росли новые постройки, амбары, птичники, скотный двор и навесы.

В стороне от барака, который был теперь превращен в коровник, выросла молочная. Здесь пахло сосновым лесом и свежестью. Большие кувшины выстроенные в ряды, точно шеренга солдат стояли на решетчатом полу, сверкающем чистотой. На полках лежали огромные бруски масла, точно куски янтарного меда.

В коровнике дремали, пережевывая жвачку, коровы. Теперь их было уже 37 штук. Они лежали на соломенной подстилке и от них отделялся теплый пар. Перед мордами коров тянулся желоб для воды и над желобом поднимались свежеструганные кормушки.

— Чистота и порядок! — радовался Никешка, с удовольствием осматривая коровник.

Но эта чистота заставляла многих все чаще и чаще задумываться. Каждый день для уборки коровника отправлялось десять человек, которые работали здесь по утрам, отрываясь от другой работы.

Приближалась горячая пора. Коммунщики готовились уже к запашке. А тут кролики начали метать помет. Сто двадцать крольчих принесли около 1500 молодых крольчат, за которыми нужен был самый серьезный уход. Не мало времени отнимали и гуси. Весной на яйца сели 440 гусынь и за ними нужен был уход и хозяйский досмотр.

— Надо что-то придумывать! — беспокоились коммунщики, — не то увязнем в коровнике обеими ногами. Для другой работы не хватит времени.

Некоторые предлагали убирать навоз через два дня, но против этого восстали доильщицы.

— Еще чего не придумаете? — ругались доильщицы, — что нам работы мало?

— Ежели навоз не выбирать — все коровы в навозе изгвоздаются. По часу каждую отмывать придется.

Выход из положения нашел Семен. Он долгое время присматривался к ручью, который протекал за сотню шагов от коровника, потом вымерял что-то жердью, морщил лоб, чертил на стене амбара какие-то планы и однажды предложил нанять в батраки ручей. Семен с таким жаром объяснял свой план, что был он одобрен всеми без возражений. И в тот же день от ручья в сторону коровника прорыли канаву. Около самого коровника соорудили небольшую плотину, а когда канаву соединили с ручьем — вода хлынула по новому руслу и вскоре образовала около коровника небольшой пруд, который сдерживала плотина.