Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

Нет, не было резона Ромке вновь навстречу сомнительной дружбе идти. Однако и улизнуть от простого общения он не осмелился. А тут его еще и осенило вдруг.

— Постой-ка! — ошарашил он Галку внезапной живостью. — Скажи честно: ты пошла бы против напарников по работе, если б тебе за это в месяц добавочных сто рублей?

— Ни за какие деньги! — воскликнула она, зная наверняка, чем угодить Ромке.

— А если б тебе хотелось вкалывать от души, а они просят бездельничать. Как тогда? Только честно.

— Не понимаю, — Галка состроила лукавые глазки. — Видимо, это большой разговор. Хочешь, зайдем ко мне. Посмотришь, как я теперь. Своя келья, родители потеснились. Зайдем? И поговорим.

Ну кто на его месте не пожелал бы профланировать с девушкой, причем весьма красивой и модной? Кого напугало бы многозначительное приглашение быть гостем в изолированной келье старой знакомой? А вот Ромка опять располовинился, забуксовал, смутясь.

— Вообще-то я занят сегодня…

— Дурашка! Ведь ненадолго, — уже в спортивном азарте пленяла Галка. — Или ты боишься своей Наташи? Неужели она…

— Идем, — сказал Ромка. — Ничего я не боюсь, идем.

Он бывал здесь и раньше, но теперь Галкина комната претенциозно видоизменилась. Сидя на низкой тахте перед карликовым столиком, Ромка высматривал приметы прошлого и не находил их ни в антураже, ни в самой хозяйке девичьего райка. Мебель-то, мебель! Откуда выкопала? Парфюмерии целая батарея. На стенах — шикарная чеканка, картина абстрактная, экзотические маски из черного дерева, кажись…

— Нравится? — ревниво спросила Галка.

— Ничего себе. Будуаром пахнет.

Она рассмеялась:

— А ты его нюхал, будуар? — И небрежно, точно само собой, предложила церемонию. — Сперва по коктейлю. Сейчас я такой сочиню — закачаешься, Румынчик!

Пока она производила алкогольную мешанину возле бара, где, множась в зеркалах, толпилось нахальное полчище бутылок, Ромка украдкой вглядывался в наружный, перекроенный облик приятельницы. Да, изменилась, это уж точно… Веки в «живописи», лакированные ногти, пепельная прическа, хотя недавно беленькой была. И обмундирована непривычно: джинсовая сверху донизу, на ногах то ли обувь, то ли подставки, чтоб роста набрать.

— Ну вот, — смакуя роль светской дамы, воскликнула Галка, — готово! Коктейль «Гризли». По рецепту одного моряка.

Она подсела на тахту совсем рядышком, нарочно касаясь Ромкиного плеча. Он хотел отстраниться, но не решился обнаружить свое смущение, зато всякую словоохотливость потерял. А Галка тормошила:

— Ну, Ромочка! Румынчик! Ромашка!.. Так о чем говорил на улице? Кто просит бездельничать? Я ни грамма не поняла.

— И не поймешь, — Ромка шумно вздохнул.

— Почему?

— Мы никогда друг друга не понимали.

— Зачем же за двоих? — усмехнулась Галка. — Я о себе такого не сказала бы. Для меня ты — открытая книга, Румынчик. Потому и любила тебя — за простоту, доброту…

Откинув питейную соломинку для коктейля, Ромка залпом осушил бокал, чтобы не торчать тут без конца, а заодно и в пику Галкиной манерности. Он уже раскаивался, что вовремя не сбежал от этой ненужной, неловкой импровизации с нею. Из головы не выходило: Виктор, Наташа, «рывок», «думай сам»… Так для чего же он здесь? Зачем прохлаждается зря, когда на работе сплошная неразбериха, а Наташа ушла в обиде?

Под боком щебетала красивая модница, но Ромка не слушал ее, изнывал. Она закурила импортную сигарету, включила магнитофон, в котором ожила простуженная нерусская певица.

— Потанцуем, Ромашка?

— Нет, ни к чему.

— Робеешь? Стесняешься, да?

— Нет. Просто у меня есть Наташа.

— Одно другому не мешает, — хихикнула Галка.

И тогда он заорал:

— Дура! Я ведь ее люблю! Понимаешь ты?!

— Хам! — не осталась в долгу девица. — Работяга! Псих!

Ясно, что после этого Ромку как ветром сдуло. Пристыженный, помчался он неизвестно куда, проклиная свою неустойчивость, бесхарактерность и еще какие-то изъяны души, которым не мог подобрать точного названия.

Без своего ведома очутился он перед изученным фасадом: серая старина с полуколоннами и рельефами античных масок над бельэтажем. Вот и сейчас, постояв под ним, побродив близко, он получил отпущение грехов, необходимое спокойствие и трезвость. Будучи тут как бы случайно и по привычке, он мог, не отвлекаясь больше, обдумывать вновь и вновь предложение Виктора, ситуацию в цехе и себя самого, причем все это словно за двоих: сам и Наташа в собеседницах. Получалось удачнее прежнего: окончательные решения выстраивались чинным рядком, сдавали свои позиции разнородные возражения.

— Ромка! — Наташин голос. Он чуть не прошел мимо, углубленный в себя. — Ромка, ты куда?

Она все знала, и он знал, что она знает, но тем не менее оба сделали вид, будто встреча случайная.

— Брожу, — сказал он со вздохом.

— Побредем к булочной?

— Все равно. Давай.

Они в самом деле брели, как за гробом, еле переступая, потому что дорога до магазина была коротка, а молчание затянулось, и каждый боялся, что отпущенного времени не хватит для замирения. Его и правда не хватило. Уже с батоном в сетке, который так и не выручил, Наташа промолвила у своих ворот:

— Ну ладно, пока. Я думала, ты хочешь что-то сказать…

— А я думал, что ты, — ответил Ромка.

— Я — да. Но если б ты начал.

— А вот если бы ты начала!..

— Тогда — что?

— Тогда и мне молчать не пришлось бы.

— Но ведь я уже начала, не замечаешь? — рассмеялась Наташа.

— А говоришь: «Если бы ты», — улыбнулся и Ромка. — Значит, тебе не требуется мое начало. Давай продолжай.

Они проболтали еще немного в той же манере, видя заранее исход, но не в силах пренебречь правилами согласия. Потом, истратив запас уловок, Ромка наконец конфузливо признал:

— Я тогда нахамил…

— Ой, что ты! — счастливо перебила Наташа. — Это я виновата, я сама. Я не почувствовала…

Спустя минуту, обосновались они на подоконнике в парадной. Щедро грела батарея отопления, полумрак и затишье лестницы настраивали на душевное откровение и вообще… Все по тому же проклятому Ромкиному вопросу Наташа высказалась:

— Знаешь, я хочу посоветовать. Никак не отвечай своему Виктору на провокацию. Постой, не перебивай! Делай дело молча и как велит совесть. А когда на тебя надавят, если решатся в открытую, ты и скажешь: так, мол, и так. Это твой метод. Ты ведь, Ромка, пружина…

— Спасибо, что не лом, — вставил он.

— Да погоди ты! Я знаю: нажмут на тебя — отбросишь. Не нажмут — будешь маяться, комплексовать. Сколько раз так бывало…

— Ну да! — он даже привскочил в запале. Меня не трогают и я не трону? Моя хата с краю? По-твоему, я за других никогда не вступался, так?

— Я этого не говорила, Ромка. Просто не могла такого сказать, помня тебя по школе. И все же: хоть за другого, хоть за себя разве ты действуешь не как пружина?