Глеб Паншин - Веселая дорога

— Перестань сейчас же! От твоего ужасного рева нервы могут лопнуть. Хочешь петь — ходи в школьный хор.

Петь в хоре я нисколько не хочу, а ходить приходится. Это приказ директора. Ведь наша школа должна участвовать в городском смотре художественной самодеятельности.

А еще я хожу домой к Федору подтягивать его по математике. Я посещаю кружок по литературе и выступаю в разных конкурсах. Один раз меня даже заставили играть в шахматы за команду нашего класса прошв параллельного «А». После этого я прославился, потому что не больше чем за десять ходов в пух и прах проигрывал всем подряд.

Совершенно прав полководец Суворов — очень тяжело в ученье! Говорят, что в старших классах будет еще тяжелее. Там есть какой-то факультатив, на который ходят по желанию, то есть добровольно, но в обязательном порядке, как сейчас мы на хор.

Я бы не вспомнил обо всем этом, потому что привык крутиться как белка в колесе. Но дело в том, что дома у нас побывал Михаил Иванович. Отец хотел, как всегда во время разговора обо мне, отправить меня на кухню, а Михаил Иванович сказал:

— Пусть послушает, ему не повредит знать правду.

И он сообщил родителям о моем отлынивании от физкультуры и рассказал о пользе физкультуры вообще и для меня, в частности. Врать нечего, слушать Михаила Ивановича было интересно. Под конец отец спросил:

— Так что же вы посоветуете нам делать?

— Начните с зарядки. Я на целый месяц составил комплекс упражнений. Они в этой тетрадке. Вы с Тимофеем занимайтесь утром. Глядишь, он и втянется в работу. Уверяю вас, не пожалеете, если приучите его к физическим упражнениям.

И отец сказал:

— Большое вам спасибо. Непременно займусь с завтрашнего дня.

Михаил Иванович распрощался и ушел. Между прочим, он не наябедничал родителям про единицу по физкультуре.

Сегодня утром мы с отцом впервые в жизни делали утреннюю зарядку…

Есть очень правильная поговорка: все хорошо, что хорошо кончается. С зарядкой покончено! Ура!

Три дня мы с отцом вставали пораньше и делали зарядку по двадцать минут. Отец говорил, что это только для начала, а затем, мол, будем заниматься больше. Но уже на четвертый день мы «заряжались» пятнадцать минут. Потом все меньше и меньше, до тех пор, пека отец не сказал:

— Мне, знаешь ли, очень некогда. Ты уж давай упражняйся без меня.

Он вышел в соседнюю комнату, хотя совершенно точно знал, что добровольно заниматься зарядкой я не буду.

А потом он и вспоминать про зарядку перестал. И даже из комнаты, где я должен был делать упражнения, не выходил.

И вот однажды Михаил Иванович спросил меня:

— Ну как, делаешь зарядку? Может, тебе упражнения наскучили, так я новые составлю.

Не знаю почему, но я соврал:

— Делаю. С отцом. Каждый день по полчаса.

Михаил Иванович взял меня за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. Я не выдержал его взгляда и отвернулся.

— По полчаса, значит? Ну, ну… — вздохнул почему-то Михаил Иванович.

Он ушел, а я остался с ужасно гадким настроением. По-моему, Михаил Иванович догадался о моем вранье. Но если бы я сказал ему правду, то подвел бы отца.

Не знаю, стоит ли писать дальше. Михаил Иванович подложил мне такую «свинью», что теперь вся моя жизнь может пойти кувырком.

Первая четверть закончилась сегодня, но свои оценки я знал еще вчера. По всем предметам у меня четверки и пятерки, а по физкультуре Михаил Иванович ничего не поставил. Я очень обрадовался, что перехитрил его. Ведь ничего — это не двойка.

После уроков у нас было классное собрание. Михаил Иванович взял мел и написал на доске: «Пятый «Б» — молодцы!» Все захлопали в ладоши, а я громче всех. Потому что считал себя молодцом вдвойне — и физкультурой почти не занимался, и двойки за четверть нет.

Михаил Иванович сказал:

— Не беда, что у некоторых из вас есть тройки. Главное, что вы трудились всю четверть кто как мог. А если человек делает свое дело сознательно и с охотой, значит, он молодец и обязательно добьется в жизни всего, о чем мечтает.

Мне очень понравились эти слова. Иметь дело с таким умным человеком — одно удовольствие.

— Но я должен вас и огорчить, — продолжал Михаил Иванович. — Стопроцентной успеваемости мы все-таки не добились. Из-за Ерохина… По физкультуре он не аттестован, а это все равно, что двойка и даже хуже. А двойку я ему поставить не могу — жалко! Вдобавок он непременно зазнается и начнет требовать, чтобы его включили в команду для участия в олимпийских играх.

Ну, уж это Михаил Иванович загнул! Разве я ненормальный, чтобы думать про участие в олимпийских играх? Вместо того, чтобы обсудить меня, если я виноват, или проработать по пионерской линии, как у нас с другими бывало, ребята хохотали. Лично я в словах Михаила Ивановича ничего смешного не заметил.

— Мне кажется, — сказал Михаил Иванович, глядя на меня в упор, — что Ерохин думает, будто заниматься или не заниматься физкультурой — это его личное дело. Неправильно он думает. Он же не собирается жить на необитаемом острове. А зачем нам такой слабак, которого ни в разведку, ни на другое серьезное дело не возьмешь. Настоящий товарищ должен быть умным, честным, смелым и сильным. А ведь Ерохин, если дело потруднее достанется, не осилит его или заболеет в самый неподходящий момент, да к тому же справку заранее принесет. Если что и можно сегодня доверить Ерохину, так это штопать носки. Не больше!

И опять пошло: ха-ха-ха, хи-хи-хи!

Я до того разозлился, что не стал слушать, о чем говорили дальше. Пусть бы Михаил Иванович мне хоть кол поставил за четверть, чем так высмеивать перед ребятами. По-моему, это даже непедагогично с его стороны. Я сидел и думал: «Раз он меня так опозорил из-за несчастной физкультуры, я теперь специально, по-настоящему заболею на всю вторую четверть какой-нибудь черной оспой, которой только до революции болели. Или свинкой и коклюшем вместе».

Я сидел и мечтал о самых страшных болезнях. Я представлял себе, как заболею и стану умирать. Как ребята и девчонки будут стоять у моей постели и раскаиваться в том, что довели меня до такого состояния. И тогда я скажу им слабым голосом: «Я на вас не обижаюсь. Занимайтесь на здоровье физкультурой, ешьте мороженое, ходите в кино, учите уроки. Я бы тоже вместе с вами, но теперь поздно. Прощайте навсегда!..»

Я даже не могу словами объяснить, до чего я расстроился. И, наверное, поэтому не заметил, как закончилось собрание. В коридоре ко мне подошел Сашка Иванов и сказал:

— Ты, Тимка, теперь от меня никуда не денешься. Я из тебя сделаю настоящего Василия Алексеева.

— Какого еще такого Алексеева? — удивился я.

— Ты что, не слышал про самого сильного человека на земле? — спросил Сашка.