Джуди Блум - Суперфадж

— Вопросы, которые учителя задают, чтобы доказать, что ты не так умён, как думаешь, — ответил я. — Когда-нибудь ты с этим сам столкнёшься.

— Но я как раз именно так умён, как думаю! — сказал Фадж. — Вот так-то!

Я не был настроен разводить споры на эту тему.

В пятницу мы с Алексом поехали в центр. Возле кинотеатра остановились поглазеть на афишу «Супермена». Я уже видел «Супермена» в Нью-Йорке, а вот Алекс нет, и мы решили, когда фильм прибудет в город, сходить на него.

Рядом с кинотеатром располагалась художественная галерея. Одна из картин, выставленных в витрине, показалась мне знакомой. Это был белый холст с двумя чёрными кругами в серёдке и красным квадратом в левом верхнем углу.

— Я знаю эту картину! — сказал я Алексу.

— Да чего тут особо знать-то?

Я щёлкнул пальцами.

— Точно! Это картина Фрэнка Фарго.

Алекс пожал плечами.

— Кто такой этот Фрэнк Фарго?

— Отец моего друга. Я заходил к ним, когда он её рисовал. Давай заглянем.

Единственным живым человеком в галерее, кроме нас, была высокая, худая женщина с жирафьей шеей и очень кудрявыми волосами, кудрявей не бывает. Она была очень красивая. Мне нравилась её походка — с высоко поднятой головой и прямой спиной.

— Здравствуйте, — сказала она. — Чем могу помочь?

— Мы хотели узнать про картину, выставленную в окне, — сказал я. — Белую, с кругами.

— Она называется «Гнев Аниты», — сказала женщина. — Её написал Фрэнк Фарго.

— Я же говорил! Я же говорил! — сказал я Алексу, но тот смотрел на полотно без интереса. — Я его знаю, — объяснил я Жирафьей Шее. — Он отец моего друга.

— Правда?

— Да.

— Сколько она стоит? — спросил Алекс.

— Две с половиной тысячи долларов, — ответила женщина.

— Что? — не поверил он. — За это?

— Да. Он довольно известный художник.

— Да это же ерунда на постном масле! Я такую за час накалякаю, спорим?

— Ага, а Доктор Сьюз за час книжку напишет, — пробормотал я.

— При чём тут Доктор Сьюз? — спросил Алекс.

— Ни при чём. Забудь.

— Картина может казаться простой, — сказала женщина, — но уверяю вас, чтобы такое нарисовать, нужен большой талант.

Вечером я спросил родичей, знают ли они, что Фрэнк Фарго — известный художник.

— Да, — сказал папа. — А ты не знал?

— Нет. Мне никто не сказал. Мне вообще никто ничего не говорит!

— Мы с мамой подумываем купить его картину. В центре города в галерее висит.

— Белая такая, с чёрными кругами и красным квадратом?

— Точно, она, — сказал папа. — Понравилась тебе?

— Не знаю. Дорогущая.

— Да в том-то и дело, — вздохнул папа.

— Но раз я теперь снова пойду работать… — мама оторвалась от вышивки.

— Куда ты пойдёшь? — не поверил я.

— Работать. Мне предложили пойти на неполный рабочий день к доктору Монро, это здешний дантист.

— Я думал, тебя уже тошнит от зубов, — говорю. — Думал, ты собираешься изучать историю искусств.

— История искусств может и подождать. Пока нужно мыслить более практично.

Я глянул на папу. «Всё из-за книги, — подумал я. — Из-за твоей дурацкой книги».

— Будь папа директором рекламного агентства, тебе не пришлось бы думать о практичности?

— Питер! — мама вдруг разозлилась. — Некрасиво так говорить!

Ну и разозлилась, подумаешь, я тоже разозлился!

— Всё нормально, Энн, — сказал папа. — По-моему, Питер хочет, чтобы я стал директором агентства. Правильно, Питер?

— Ну разумеется. Кто ж не хочет, чтобы папа стал директором?

— Но я не хочу быть директором агентства, — сказал папа. — И ты должен постараться это понять. А вот писать книгу я хочу. Иногда следует поступать менее практично, зато по велению сердца.

— Я, между прочим, никогда не говорила, что меня тошнит от зубов, — проворчала мама. — Я говорила, что хотела бы подумать о другой профессии. Вот я и думаю. А работать я бы сейчас пошла с удовольствием. И если бы папа не писал книгу, разве я могла бы оставить Тутси? Так что всё одно к одному, видишь?

— Нет! Не вижу. Всё изменилось.

— В каком смысле? — спросил папа.

— Не знаю. Всё! Мама пойдёт снова работать, ты пишешь книгу, Тутси родилась… Фадж пошёл в школу… я в шестом классе… всё стало по-другому!

— И тебе это не нравится? — спросила мама. — Ты это пытаешься сказать?

— Не знаю, нравится мне это или нет.

— К изменениям приходится привыкать, — сказал папа, — но в конечном счёте они всегда к лучшему.

Но я уже не слушал.

— Можно я сегодня Джимми позвоню? — спросил я.

— Конечно, — сказал папа. — Звони!

Джимми взял трубку.

— Привет. Как дела? — Он явно что-то жевал.

— Не знаю, — говорю. — Всё стало другим. Никак не привыкну.

— Ну а здесь всё по-старому. Только тебя нет. — Наверное, он проглотил то, что жевал, поскольку стало чётче слышно. Он рассказал о школе, о наших друзьях и о том, как Шейла Тубман врёт всем, что страшно по мне скучает. Потом говорит: — Питер, я должен кое в чём признаться.

— В чём?

— Я пользовался твоим камнем. Не просто сидел, понимаешь? Именно пользовался.

— Не страшно. Не бери в голову.

— Правда?

— Ага.

— Ты настоящий друг, знаешь? Прям вот настоящий.

— Я тоже должен кое в чём признаться, — сказал я. — Я пользовался гипнотическим шаром. Не просто смотрел на него, а пользовался, чтобы уснуть.

— Понятно, — сказал он.

— Так что, наверное, мы квиты.

— Наверное. — Но звучало это так, словно он уже не считает меня лучшим в мире другом.

— Я сегодня видел картину твоего отца, — сказал я, чтобы сменить тему. — Белую, с чёрными кругами и красным квадратом.

— Ах, эту. Он это нарисовал перед маминым отъездом в Вермонт. Как-то вечером они поцапались, и она швырнула на холст красной краски. Вот как там появился красный квадрат. И вот почему она называется «Гнев Аниты».

Я не знал, что сказать, потому что Джимми никогда не говорил о разводе родителей. Поэтому я снова сменил тему.

— А знаешь, сколько она стоит? Две с половиной тысячи долларов! Можешь поверить, что кто-то отдаст такие деньги за картину?

— Твои слова показывают, как мало ты разбираешься в искусстве, Питер. — Он, кажется, опять что-то грыз. Сушки, решил я. — Последние три работы моего отца продались больше чем за две тысячи каждая. Так что прежде чем открыть рот, сперва разберись, что к чему! — и шваркнул трубку на рычаг.

Ну вот, приехали. Только этого мне и не хватало — чтобы мой лучший друг бросал трубку посреди разговора. «Может, он через десять минут перезвонит», — подумал я.

Но он не перезвонил.

Я ждал со звонком до Хэллоуина.

— Привет, — сказал я. — Извини.

— За что?