Дэвид Алмонд - Меня зовут Мина

— Да, — ответила я.

— Вот и славно. Безумцы спасут мир!

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Мина.

— Очень приятно, Мина. А я — Грейс.

— Здравствуйте, Грейс.

Она улыбнулась и, протянув морщинистые, сухие, холодные руки над низкой оградкой, сжала мои ладони.

И подмигнула.

— Твоё дерево, да? Я тебя там, наверху, часто вижу. Уютное местечко.

— Ага.

— В детстве я тоже любила ладить по деревьям. Помню, мечтала проводить там весь день, не спускаясь. Перелезать с ветки на ветку, раскачиваться, перепрыгивать на соседнее дерево…

— И как, сбылась ваша мечта?

— Нет, Мина, деревьев не хватило. Но в саду у себя я устроила отличную трассу: от угла сарая на яблоню, оттуда вниз по приставной лестнице — а она всё время шаталась! — и обратно к сараю. — Старушка с трудом приподняла ногу и не то хихикнула, не то застонала. — Теперь-то проклятые лестницы вообще не по мне.

Вдоль улицы пронёсся порыв ледяного ветра. Старушка поёжилась.

— А иногда ты сидишь там наверху такая печальная, — произнесла она.

— Разве?

— Да, я чувствую… Но печаль — это неплохо. Печаль — это часть жизни. — Она подмигнула и вдруг прошипела: — Перс-с-сеф-ф-фона! Воз-з-з-вращ-щ-щайс-с-ся!

Она принялась повторять это на все лады, точно песенку пела. И я стала подпевать:

Старушка неожиданно вильнула бедрами, словно в танце, и я тоже начала танцевать, но тут она тихонько застонала, стиснула зубы и закрыла глаза. Потом кривовато улыбнулась.

— Кости болят, — сказала она. — Но это ничего. Мне их скоро починят…

Внезапно она охнула:

— Бог ты мой!

— Что такое?

— Я вдруг вспомнила. Ты же мне вчера ночью приснилась!

— Я? Правда?

Она засмеялась:

— Да. Ты сидела на своём дереве. И сказала: «Лезь сюда, Грейс!» Я забралась и села рядом на ветку. У тебя были крошечные пёрышки, как у птенца. У крошечной птички! Господи-боже-мой! И у меня тоже!

Она снова засмеялась.

— Это всё. Больше ничего не помню.

Я улыбнулась в ответ. Надо же — Грейс видела меня во сне! До чего приятно!

— Вот ведь странно! — сказала она. — Я вовсе позабыла про этот сон. А сейчас он вдруг нахлынул, всё помню до мельчайших деталей… Почему? Ладно, вспомнила — и хорошо. Сны, они такие.

Она опять сжала мне руки. Вдохнула поглубже, поморщилась.

— Она вернётся, Мина. Она всегда возвращается.

Грейс замоталась шарфом поплотнее.

— Ну, мне пора… До свидания, Мина, — сказала она и, подмигнув, добавила: — Вдруг ты мне ещё разок приснишься, а?

— Хорошо бы… До свидания, Грейс.

Но она всё медлила, не уходила.

— Помни: Персефона стремится к нам, сюда. Она очень хочет быть с нами. Так что зову её, не отчаивайся.

— Да-да, обязательно!

Она ушла. Интересно, как я попала в её сон? Странно, в общем-то. Но может, мы все — обрывки чужих снов? И вся жизнь — просто сон?

Я задумалась, надолго задумалась, а потом снова посмотрела на землю. И спрыгнула.

— Перс-с-сеф-ф-фона! — шипела я. — Воз-вращ-щ-щайс-с-ся, слыш-ш-шиш-ш-шь?

Я потом что-то грохнуло, треснуло… Я подняла глаза и увидела человека с огромным молотком. Он влез на каменную ограду у дома мистера Майерса и вбивал в землю столб.

Бум, стучал он. Бах!

«Превосходно, — подумала я. — На такие тяжёлые удары Персефона наверняка обратит внимание. Бейте ещё, мистер. Колотите сильнее».

Он, должно быть, услышал мои мысли. И снова бабахнул.

Тут он взялся за вбитый столб двумя руками и попробовал выдрать из земли. Столб не шелохнулся.

Мужчина довольно кивнул и прибил к столбу табличку:

Спрыгнув с ограды, он притоптал рыхлые комья вокруг столба, удовлетворённо потёр руки и ушёл.

Я ещё раз ударила кулаком по земле, а потом встала и для верности стукнула каблуком.

— Ну же, Персефона! Не подведи!

Она ведь уже в пути — пробирается среди доисторических окаменелостей и руин древних городов. Я взглянула в серо-стальное небо. Ни единой щели в толще облаков, ни единого солнечного лучика.

— Помни, пожалуйста! — сказала я Персефоне. — Ты нужна миру!

Сказала и ушла в дом.

Мама корпела над статьёй для журнала. Такая у неё работа — она пишет статьи в газеты и журналы. Иногда она и обо мне пишет, и про домашнее обучение тоже. Она говорит, что в школе много хорошего (с этим я, разумеется, не согласна!), но всё-таки некоторые школы, совсем как некоторые люди, не понимают простейших вещей о детях.

Я послонялась без дела. Потом выпила шоколадного молока со слойками.

Я знаю, что некоторым не нравятся слойки с инжиром — Софи Смит, например. Она из моей бывшей школы, мы даже за одной партой сидели. Она мелкая, ростом не вышла, совсем как я. Волосы у неё вьющиеся, светлые, глаза — голубые, а ещё она хромает. Как-то на перемене я решила угостить её слойкой с инжиром.

— Спасибо, не надо, — сказала она. — По-моему, эти слойки ужасная гадость.

— Гадость? — Я не поверила своим ушам. — Ты шутишь?

— Нет, — ответила Софи. — Я ем только печеньица с малиновым сердечком в серединке.

Я честно сказала, что не знаю такого печенья. В жизни не пробовала.

Тут уж своим ушам не поверила она:

— Ты что, с луны свалилась?

На следующий день она притащила пачку этого знаменитого печенья в школу и на перемене дала мне попробовать.

— Ну как? — спросила она.

— Восхитительно! — ответила я, и она дала мне ещё одно печенье.

Тогда-то мы, видимо, и подружились. На время. Гуляли вместе на переменках. Однажды я собралась с духом и спросила:

— Я понимаю… это не моё дело… но всё-таки… Почему ты хромаешь?

Она остановилась:

— Я в детстве болела, это осложнение.