Дэвид Алмонд - Меня зовут Мина

— Перу, — бормотала Мина, — Элис Спрингс. Владивосток. Я там тоже побываю… обязательно…

Дни бегут быстро. Наверно, скоро и вправду наступит настоящая весна. Та семья купила дом Эрни Майерса. Теперь мама и отец угрюмого мальчика понавезли стремянок и вёдер и с утра до вечера шуруют там швабрами и щётками. А я каждый день залезаю повыше, чтобы заглянуть в гнездо. И каждый день чёрные дрозды пронзительно верещат — тррр-гик-гик! — предупреждая меня: держись от нас подальше, девочка! Ты — угроза! Ты — опасность! Верещат так громко, аж уши закладывает. Тррр-гик-гик! Тррр-гик-гик!!!

Сейчас я сижу в своей комнате, за столом у окна. Настала пора рассказать про заведение на Коринфском проспекте.

Когда мама объявила, что забирает меня из школы и будет обучать сама, нас навестили двое из отдела Городской управы, где ведают образованием. Имён не помню. Допустим, миссис Пустобрёхс и мистер Непущаль. Они сидели рядком на диване, пили чай, деликатно, маленькими кусочками откусывали печенье и проявляли всяческую заботу и внимание к нашей «сложной ситуации». Миссис Пустобрёхс (которая, видимо, берегла фигуру и воздерживалась от слоек с инжиром) краешком глаза наблюдала за мной. Я же очень прямо и чопорно сидела на винтовом табурете от пианино. Гости говорили, что юридически мама, разумеется, имеет полное право принять такое решение. Но отдаём ли мы себе отчёт в последствиях? Хватит ли у мамы сил и времени, разумно ли расходовать их таким образом? Дома — в отличие от школы — нет технических возможностей для получения достойного образования. И я буду лишена общения со сверстниками, а это обедняет жизнь подростка. Мама сказала, что мы сознаём предстоящие трудности. И готовы к ним. И будем радостно их преодолевать. И возможно, это временная мера и однажды мы вернёмся в школу.

— Или не вернёмся, — быстро вставила я.

Миссис Пустобрёхс взглянула на меня, подняв брови. Но я не отвела глаз. Дама была с серебряными серёжками, в чёрном костюме с белой блузкой. Мистер Непущаль тоже был чёрно-белым. Я уже хотела поинтересоваться, не собрались ли они на похороны, но раздумала. Зато, к собственному удивлению, произнесла:

— Миссис Пустобрёхс…

— Да, милая?

Мама метнула на меня быстрый взгляд.

— Я не вполне… поняла вопрос… — Пустобрёхс растерялась.

— Ну и пусть, — сказала я. Ещё больше выпрямила спину и уставилась за окно.

Тут мама принялась на все лады расписывать Мину и её оригинальный ум, открытый для нестандартных задач. Такому ребёнку надо уделять много времени, и она, моя мама, к этому готова. Ещё она говорила о Минином отце, о том, что Мина — единственный ребёнок в неполной семье, о том, что против нашей конкретной школы у неё никаких возражений нет, но в целом…

— А что касается технических средств, — вставила я, — у нас в саду есть очень хорошее дерево, я на него залезаю, и у меня сразу является много мыслей. А наша кухня — прекрасная лаборатория. И отличная мастерская для художников и скульпторов. А вообще, самый лучший учебный кабинет — это сам мир. Вы ведь согласны?

Мама улыбнулась:

— Как видите, у Мины ко всему своё отношение. Да и собственное мнение имеется.

Миссис Пустобрёхс всмотрелась в меня попристальней. Но её не разубедить, она наверняка думает, что Мина — дерзкая девчонка с кучей завиральных идей, которая просто выпендривается по любому поводу.

— Честно говоря, — произнесла я, глядя даме в глаза, — мы считаем школы клетками.

— Неужели? — Миссис Пустобрёхс опешила.

— Именно так, — продолжала я. — Мы полагаем, что школы подавляют в детях природную любознательность, ум и творческое начало.

Мистер Непущаль вылупился на меня, как баран на новые ворота.

Мама улыбнулась и покачала головой.

Миссис Пустобрёхс повторила:

— Неужели?

— Ужели, — ответила я.

— Прежде чем принять окончательное решение, миссис МакКи, — сказал мистер Непущаль, — вам стоит на денёк отправить девочку на Коринфский проспект.

— А что на этом проспекте происходит? — спросила мама.

— Туда мы посылаем детей, которые не могут…

— Или не хотят… — припечатала миссис Пустобрёхс.

Мистер Непущаль вынул из внутреннего кармана чёрного пиджака рекламную брошюрку и протянул маме.

— Ознакомьтесь, не повредит, — сказал он.

Ну вот, опять я вспомнила о Коринфском проспекте! Я хватаю блокнот и ручку и выскакиваю из комнаты. Об этом можно писать только на дереве! Мама в гостиной, говорит по телефону. Я на ходу беру яблоко из вазы на кухне и откусываю кусок. Надеваю кеды. На улице, похоже, холодно, так что я прихватываю куртку и шарф. Мама всё ещё на телефоне.

— Я выйду, мам! — кричу я.

Она не откликается.

— Я пойду на улицу, ладно? — кричу я снова. Прислушиваюсь. И, пожав плечами, направляюсь к двери. Но тут она как раз выходит из гостиной.

— Я — на дерево, мам, — говорю я, предъявив блокнот и ручку.

— Хорошо.

— А кто это был?

— Кто был где?

— С кем ты говорила?

— По телефону? Это Колин.

— Что за Колин?

— Колин Поуп. Помнишь? Ты с ним на прошлой неделе познакомилась, в театре. В антракте.

— А-а, этот…

Мама смотрит на меня, скрестив руки на груди.

— Да. Этот.

Этого помню. Колин Поуп, тощий высокий человек, в руке — бутылка пива.

— Он ведь приятный человек, верно?

Я пожимаю плечами. Приятный? Не уверена. Я, вообще-то, помню его весьма смутно. С какой стати я должна его помнить? И что значит «приятный»? Он пожал мне руку и сказал, что много обо мне слышал. А я, кажется, ничего не ответила. Мама с этим Колином болтали, пили пиво и грызли орешки, а я изучала программку. Пьеса называлась «Сказки братьев Гримм». Помню, я усомнилась насчёт волков: действительно ли они так кровожадны, или в сказках на них напраслину возводят? Но вслух спрашивать не стала — уж очень весело болтали взрослые.

— Верно? — повторяет мама.

— Что-то не помню.

Она усмехается.

— Пойду на дерево, — сообщаю я.

— Беги.

Я иду к двери. И замираю, не оборачиваясь.

— Что он хотел? — спрашиваю я.

— Ничего. Просто.

— Долго же вы разговаривали! Про ничего и просто.

Я закрываю за собой дверь.

Ха! Колин Поуп!

Я на дереве. Листья уже не такие нежные — растут и толстеют. Я проверяю яйца. Всё по-прежнему: на месте, все три, бесконечно прекрасные.