Холли Шиндлер - Темно-синий

Я ждала, что он с беспокойством в голосе скажет: «Сейчас буду», — но он только вздохнул, тяжело и раздраженно, прямо мне в ухо, — так тяжело, что я практически почувствовала, как его выдох обжег мне ухо.

— Аура, я не могу.

— Ты… ты… — промямлила я.

— Я даже не в городе сегодня работаю, Аура. Я сейчас в Биллингсе. И не могу вот так взять и уехать. Послушай, тебе придется самой справиться, хорошо?

Меня всю затрясло. Я до смерти перепугалась. Было такое чувство, что это я сейчас утону. В голове вертелось: «Я не могу, не могу. Ты ведь это несерьезно, так ведь? Как ты можешь перекладывать на мои плечи такой тяжелый груз, словно все кирпичные здания в мире, вместе взятые».

— Тебе придется уговорить ее спуститься, ладно?

— Она не пойдет…

— Пойдет, Аура. Ты просто должна показать ей, что реально, а что нет. Скажи ей, что я попросил довериться тебе. Скажи ей, что это всего лишь эпизод. Она знает, что это значит. Хорошо?

— Нет, — в отчаянии сказала я. — Не бросай нас здесь одних. Пожалуйста.

А мой папа — эгоистичный, бесчувственный кретин — взял и повесил трубку.

Весь мир в тот момент перевернулся. Все вокруг стало омерзительным, запах травы бил в нос, словно химическая вонь жидкости для снятия лака.

— Он скоро будет? — спросила мама. — Он возьмет с собой лодку?

Я начала плакать, потому что к тому времени мир вокруг опустел и мне не к кому было обратиться — на поле не осталось ни тренера, ни девочек с матерями. Никого, только я и мама, но она-то видела совсем другой мир — мир, в котором мне не было места, — и от этого казалось, что она не в нескольких дюймах от меня, а где-то на краю Вселенной. В тот момент я чувствовала себя брошенной — наверное, так чувствовал себя Плутон, когда ученые решили, что он больше не планета, а просто скопление космического мусора.

Мы сидели так несколько месяцев — во всяком случае, такое было ощущение, — а потом наступила тьма, но не потому что солнце село. Нет, там наверху кто-то решил над нами посмеяться, и небо, идеально прозрачное во время матча, наполнилось черными клубящимися тучами. Сильный запах травы был перебит запахом приближающегося дождя.

Мы обе заревели, как две коровы, когда пошел дождь. Ревели и ревели, а ливень в считаные секунды промочил нас до костей. И я молилась, как идиотка или несчастная измученная душа, у которой больше нет выбора. Я молилась о том, чтобы вот сейчас отец ехал по улице, ведущей к футбольному полю, и так бы спешил, что, поворачивая к нам на грузовичке — не его, а фирмы, где он работал, — уронил бы закрепленную на крыше лестницу прямо на тротуар. И вот он побежал бы вверх по трибунам, стуча тяжелыми рабочими ботинками, и даже в темноте я бы увидела выражение тревоги на его лице.

Но ничего такого не произошло. Никакого смысла сидеть и желать несбыточного. Надо было срочно что-то придумывать.

Что он там такое сказал?

— Эп… эпизод, — промямлила я.

Мама обернулась ко мне — глаза широко раскрыты, как будто она только что разорвала выигрышный лотерейный билет: двести миллионов долларов превратились в маленькие клочки бумаги на дне мусорной корзины.

Я до нее достучалась.

— Это не вода, — сказала я, и мои слова били по ней, словно прямые удары, от которых она не могла уклониться. Если это был поединок двух воль, то я обязана была его выиграть. — Поэтому можно ходить, правда. — Я встала и увернулась от ее руки, когда она попыталась меня поймать. — Посмотри на меня. Ничего не происходит. Я не тону. Это всего лишь ступени. Помнишь наш матч? Ты пришла сюда посмотреть на игру. И мы выиграли, мам. — Я попыталась улыбнуться, хотя капли дождя впивались в кожу, как холодные гвозди, и я еще не перестала плакать. — Мы выиграли. Пойдем домой, ладно? Пойдем домой.

Вспоминая, как я тогда обняла ее — точно так же, как остальные матери обнимали своих дочерей, когда уводили их с поля, — я положила телефон на место. О чем я только думала? С чего я взяла, что отец мне хоть чем-то поможет? Проще допроситься помощи у щипцов для салата.

Я иду в мамину комнату, я снимаю иглу с пластинки и отвожу рычаг в сторону, но не до конца, потому что двигатель не выключается и наклейка «Pearl» продолжает вращаться.

Проигрыватель у мамы очень старый; она цепляется за него, как ребенок за любимую игрушку. И у нее действительно хорошее собрание виниловых пластинок — любой коллекционер бы позавидовал. Хендрикс, «Пинк флойд», «Вельвет андеграунд». Редкости вроде промопластинки «Роллингов» «Sticky Fingers», «Bringing It All Back Home», подписанная самим Диланом. У нее есть даже альбом «Битлз», где они все в мясницких халатах. Если их все продать, я, наверное, могла бы поступить в какой-нибудь крутой колледж. Но мама никогда с ними не расстанется. А кто я такая, чтобы просить маму расстаться еще хоть с чем-нибудь? Я имею в виду, скольким из нас пришлось распрощаться с нормальной реальностью?

— Слишком громко, — говорит мама и бросает на меня яростный взгляд — мне как будто попал в лицо тяжелый футбольный мяч.

— Ничего подобного, — возражаю я. — Я его выключила, видишь, мам? Хватит музыки.

Она страдальчески морщится, как будто перегруженные маршалловские усилители в милю высотой грохочут прямо у нее в мозгу. Если бы ей можно было помочь, уменьшить громкость ее мыслей, которые звучат у нее в голове, словно слишком навязчивое радио.

Но затем мама трясет головой, словно собака, вытряхивающая из ушей воду, хватает коробку с красками и начинает яростно бросать на пол тюбики с маслом и акрилом, срывать крышки с жестянок. Она окунает кисть в небольшую жестянку темно-серой с металлическим отливом краски. Достает ее и принимается разбрызгивать краску по лежащей на полу смятой ткани, как будто хочет написать картину в стиле Джексона Поллока.

— Я знаю, как это поправить. Все. Ладно, — повторяет она.

А ее глаза… Если я когда-нибудь встречусь с диким животным, у которого будут такие глаза, я медленно, с бешено бьющимся сердцем, отступлю назад.

— Мам, — говорю я ей, — у тебя эпизод, понимаешь? Как в машине сегодня утром. Что ты увидела, когда мы съехали с дороги? Почему ты забрала меня из школы? Все это просто эпизод.

— Оставь меня в покое, — яростно шипит она, опускает иглу на пластинку и поворачивает ручку громкости на такой уровень, что я могу ей что угодно говорить — она меня все равно не услышит.

Входная дверь взрывается от яростного стука. Открыв ее, я обнаруживаю на пороге нашу соседку, миссис Пилкингтон, в фиолетовом спортивном костюме. Нечесаные седые волосы торчат во все стороны, будто ее только что ударило током.