Тамара Михеева - Дети дельфинов

— А почему она сама за нами не приехала? Если так уж хочет, чтобы мы жили с ней?

— Максим, она не то чтобы «так уж» хочет, но она одна, и мы одни.

— Может, у нее муж и детей целый десяток.

— Ну, может быть, я не знаю. Она согласилась взять над нами опеку. Чего тебе еще?

— Могла бы приехать за нами… Познакомиться.

— Она занятой человек. Какой-то профессор, кажется… — мягко настаивала Роська. — А она и так много времени потратила на оформление опекунства. Зачем ты кочевряжишься? Ведь мы уже в пути.

— Просто я боюсь, как бы не пришлось ехать обратно…

Им не пришлось. И сейчас мы сидели с Роськой на последнем камне Хребта Дракона и перед нами было такое синее море, над нами — безоблачное, тихое небо, а вокруг — яркий радостный день. И все это так отличалось от пережитого Роськой и Максимом! Раздвижка кончилась, я снова был Сережей-Листиком, выросшим на Лысом острове, среди заботливых взрослых и ненастоящих проблем, связанных с наукой.

Но где-то глубоко в сердце, как заноза, застряло у меня видение Максимкиной жизни после взрыва. Я перестал на него злиться и обижаться. Я просто не имел на это права.

— Все, — сказала Роська. — Черешня кончилась. Куда это?

Она протянула мне бумажный кулек. Я смастерил из него самолетик хитрой конструкции (Иван Петушков научил) и запустил над морем. Такой самолетик летит долго, не падает. Мы смотрели вслед удаляющейся белой точке.

— Смотри, Рось, дельфины.

— Где?! — вскочила Роська. — Ой, где? — Листик, покажи где!

Я взял ее голову и повернул в нужную сторону, туда, где замелькали над волнами темные спины. Роська замерла и не дышала. А я дышал, только осторожно. Роськины волосы щекотали мне нос.

В первые же дни Роська перетащила домой чуть ли не полберега. То и дело она подбирала камешки, ракушки, какие-то веточки, шишки от кипарисов. Когда мы бродили по берегу, она через каждые два шага вскрикивала, поднимала с песка какой-нибудь камень и говорила восторженно:

— Смотри, Листик, какой гладкий! На нем рисовать можно.

— Можно, — соглашался я. — Леша Смелый их разрисовывает. У нас этих камней видимо-невидимо.

— А откуда они берутся? — удивилась Роська. — Мы вчера здесь с тобой ходили, не было столько.

Я пожал плечами. Мераб Романович говорит, что у камней своя жизнь; что они рождаются, взрослеют, размножаются, умирают… Что у них тоже живая цивилизация, нам непонятная. Вообще-то Чолария был геологом раньше. И еще, наверное, поэтом. Поэты тоже все оживляют. Я рассказал это Роське.

— Сережа, — сказала она очень серьезно. — Ты должен познакомить меня с этим человеком. Это ведь он про дельфинов говорил, что у них все, как у людей? И язык, и история, да?

— Да, у него все теории такие… м-м-м… недоказуемые.

— Да? — как-то погрустнела Роська. — А я ему очень верю. Я так же думаю, как он, Листик. Понимаешь, мне кажется, что раньше все было по-другому, раньше люди знали и язык птиц, и деревьев, и зверей — всех-всех! А потом что-то случилось, и они — ну, то есть мы — всё забыли.

— Ну, может быть, — согласился я, хотя сам не очень в это верил.

Если бы так на самом деле и было, то ученые давно бы обнаружили это и доказали. Но спорить с Роськой мне не хотелось. Она хорошая. А когда говорит о чем-нибудь таком, то так воодушевляется, что не согласиться с ней, ну… все равно что сказку у человека отобрать.

Мне же она поверила, когда я рассказал про Холмы! Это было вчера. Мы втроем по маминой просьбе пропалывали морковку в нашем огороде. Я думал: начну рассказывать про Холмы, и все само собой расскажется, но оказалось не так-то просто всё рассказать, все странности, все свои догадки — многое просто не укладывается в слова. Дрожащий воздух, например. Как про него расскажешь? Я боялся, что они не поймут. Поэтому хихикал, как дурак, сам над собой и заикался от неловкости. Но Осташкины слушали внимательно, Максим, правда, так ничего и не сказал, а Роська сказала. Она помолчала, подумала, потом тряхнула косичками.

— Я абсолютно уверена, что ты прав, Листик. Конечно, там кто-то есть. Это те, которые построили Маяк, да?

Максим ходил с нами редко. Вечно у него находились дела: то вещи распаковать, то школьную программу просмотреть и начать нагонять, то Фонд библиотеки изучить, то Веронике помочь… Иногда мы видели, что он один уходит к морю или сидит у Чуда-Юда. Часто бывал Максим и у дяди Фаддея на Маяке. Мы не обижались. Роська говорила:

— Он всегда такой задумчивый. Думает, думает о чем-то, даже и не дозовешься.

А я понял, что можно дружить и с девчонкой, если она такая, как Роська. Роська не хуже меня лазила по деревьям и скалам; нашла брод в речке Янке, мы построили там на берегу шалаш и подолгу сидели в нем, говорили обо всем на свете. А ныряла Роська лучше нас с Максимом вместе взятых. С разбега и с места, с любой высоты, солдатиком и ласточкой. И в воду входила почти без брызг. Я только завистливо вздыхал — мне так никогда не научиться.

Однажды мы втроем купались в Слюдяной бухте, и Роська прыгнула прямо с Хребта Дракона. Мы с Максимом смотрели, как она летит к нам, в воду, и у меня даже сердце остановилось. Роська вынырнула рядом, тряхнула мокрой головой и крикнула:

— Смотрите, что я нашла! Со дна достала…

На Роськиной тонкой руке болталось железное погнутое кольцо. На нем синими искрами сверкали четыре крупные приплюснутые бусины.

— Ух ты… — выдохнул Максим. — Здорово! Дашь одну?

— Только надо кольцо распилить, — кивнула Роська.

— У нас есть ножовка по металлу, — сказал я, мне тоже хотелось бусину, но попросить я не решался.

Роська посмотрела сквозь бусину на солнце и воскликнула:

— Ой, смотрите, внутри дельфин!

И правда, в каждой бусине был силуэт дельфина. Как так сделали? И откуда здесь эти бусины? Что это? Украшение, талисман древнего народа? А что, если этот народ и вправду есть?

Дельфины как люди. Они добрые и всё понимают. А когда их гладишь, кажется, что это мокрая надувная лодка, только не резиновая, а будто из шелка, теплая, нагретая солнцем. И они совсем не опасные. Афалине Насте я постоянно язык чешу, ей нравится. Дельфин никогда не обидит человека.

Все это я говорил Роське, потому что она стояла у бассейна и боялась. А ведь я еле упросил Ивана Петушкова пустить нас ненадолго поплавать: Роська меня замучила — так ей хотелось поближе пообщаться с дельфинами. Но теперь застыла на дощатом мостике, опустила глаза и сказала: