Ульф Старк - Мой друг Перси, Буффало Билл и я

— К какому?

Он не ответил. Взял лом и поддел самый большой камень.

— Ну-ка дружно! Нечего болтать, лучше помогите! — велел он.

Мы изо всех сил навалились на лом. В земле что-то заскрежетало. В конце концов нам удалось раскачать камень. Сантиметр за сантиметром мы стали двигать его к краю обрыва. Там он замер на несколько секунд, словно в нерешительности, как будто у него голова закружилась.

— Ну же! — крикнул дед.

Я слышал, как он задыхается от натуги. У меня у самого поплыли красные круги перед глазами. И вот камень покатился, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, ударяясь о скалу, срывая мох и землю, ломая кусты на своем пути. От него летели искры, и гром был такой, как в грозу. Ну прямо фейерверк!

Дедушка положил руку мне на плечо.

— Слушай! — крикнул он. — Это МУЗЫКА ЛЮБВИ!

— Я слышу, — отвечал я, хоть и не понимал, что он имеет в виду.

Со страшным плеском камень упал в воду. Когда вода над ним сошлась, снова стало тихо.

— Дело сделано. А теперь пошли домой, ребятки, — сказал дедушка. — Ну что, Ульф, полегчало немного?

— Ну, может, чуть-чуть, — пробормотал я, хотя на самом деле не очень в это верил.

— Вот и отлично!

Мы отнесли лом в сарай, а потом вернулись в дом. Бабушка сидела у окна и смотрела на залив. Она высморкалась в носовой платок.

— Зря вы это затеяли, — сказала она.

Дедушка повернулся и ушел в свою каюту.

— Спокойной ночи, — пожелал он.

— Спокойной ночи, — ответили мы.

Я поплелся в хижину. Перси пообещал тоже вскоре прийти, но я прождал его не меньше часа. Зато он принес с собой свежеиспеченный тигровый кекс и термос с какао. Мы уселись на ярко-красный ковер и стали пировать. А Бог тем временем зажигал над нами миллионы звезд. Мы не разговаривали — просто посидели молча, а потом легли спать.

Я закрыл глаза, но все еще слышал раскаты музыки любви и видел искры, взлетавшие до самого неба. Долгий выдался день. Я уже почти заснул, когда Перси вдруг потряс меня за руку.

— Ты все еще думаешь о Пии? — спросил он.

— Да.

— И я тоже. Знаешь, лучше спи, тихо-мирно. После этих слов сон как рукой сняло.

Я долго вертелся и ворочался и заснул лишь тогда, когда луна побелела и стала маленькой, как таблетка снотворного.

Утром, когда я проснулся, Перси в хижине не было.

Обычно в это время он любил еще поваляться — подушка на животе и руки под головой. Но сейчас от него осталась лишь вмятина на ковре. Я подождал немного — может, он просто вышел пописать. Потом тоже встал.

Было еще очень рано. Солнце едва поднялось над верхушками сосен. Капли росы сверкали в паутине, словно мамины бриллианты. Там, где уже припекало, от мха поднимался пар.

Сначала я поискал Перси в лесу, но не нашел. И у дровяного сарая тоже, и на берегу, и в мастерской. В доме все еще спали. Кроме бабушки. Она, как обычно, сидела на своем стуле и смотрела поверх утреннего тумана. Она курила первую утреннюю сигарету. Пристегнула оконную створку на крючок и выдувала табачный дым в узкую щелку.

Бабушка была в халате, и волосы у нее еще были распущены.

— Доброе утро, — сказал я.

— Раненько ты сегодня поднялся, — удивилась она.

— Ага, проснулся и не могу больше заснуть.

— Для меня утро — лучшее время, — сказала бабушка, не отводя взгляд от туманной дымки. — Пока жизнь еще не проснулась по-настоящему. Хочешь кофе?

— Да, спасибо.

— Тогда смели зерна, а я докурю.

Вообще-то мне не разрешалось пить кофе. В нем есть кофеин, а это яд — так считал папа. Но бабушка не обращала на это внимания. А мне кофе нравился — если налить побольше сливок и насыпать побольше сахара. Но особенно я любил его аромат — когда мелешь темно-коричневые зерна в кофемолке. И треск, с каким поворачивалась ручка с маленькой деревянной шишечкой на конце.

— А теперь мы его сварим, — сказала бабушка.

Так мы и сделали. Потом вышли на балкон и выпили по чашке. Я еще съел бутерброд с сыром. Я люблю сыр.

— Это время всегда принадлежит только мне одной, — проговорила бабушка. — В такой час самый свежий воздух. И природа краше всего. А где твой приятель?

— Не знаю. Сам его обыскался.

— Наверное, отправился на прогулку. Он похож на твоего дедушку. Тоже не может усидеть на месте. Ничего, скоро вернется.

— Ага.

Потом мы немного помолчали. Бабушка любит посидеть в тишине. Мы заметили пару белок.

Воспользовавшись тем, что дедушка спит, они резвились на верхушках сосен. И ворону — та сидела на вишне и дырявила клювом ягоды. Какая-то чайка, наевшись черники, накакала синим пометом на скамейку, которую дедушка совсем недавно покрасил.

Было хорошо сидеть вот так вдвоем и молчать. Эх, дедушка наверняка бы всё отдал за то, чтобы сидеть тут вот так вместо меня! Смотреть, как бабушка улыбается и в уголках ее глаз появляются морщинки, и слушать, как она хихикает над проказами природы. Жизнь — не очень-то справедливая штука.

— Жизнь — не очень-то справедливая штука, — произнес я вслух.

— Может, и так, — отвечала бабушка. — Но в ней есть свой смысл.

Мы сидели так до тех пор, пока из соседнего дома не послышался кашель учителя. Потом он заиграл на пианино. Принялся разучивать очередной похоронный псалом и с такой силой дубасил по клавишам, будто призывал всех: пора вставать, если хочешь успеть сделать хоть что-то, пока смерть не пришла. Тут уж все проснулись. Закудахтали куры, выползли улитки, папа в ночной сорочке, щурясь от солнца, вышел из дома помочиться. Он крикнул нам, что собирается делать утреннюю гимнастику, и предложил мне присоединиться.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Лучше схожу к хижине, посмотрю, не вернулся ли Перси.

— Ну как хочешь, — сказал папа.

Он стоял на траве у дровяного сарая. Когда я пробегал мимо, он делал наклоны взад и вперед. А потом запрыгал, размахивая руками так, что рукава ночной рубашки развевались в воздухе. Будь Перси рядом, я бы сказал ему, что папа похож на ангела, который не может взлететь. И Перси бы улыбнулся в ответ.

Но его рядом не было.

Он объявился лишь через час, когда мама накрыла завтрак на столе под зонтом: масло, селедка, тефтели, половинки вареных яиц, свекольный салат, два сорта хлеба, сыр, простокваша, кофе и молоко. Хотя штаны Перси порвались сзади и на коленке была свежая царапина, он все равно выглядел страшно довольным и счастливым.

— Ух, ну и проголодался же я! — воскликнул он.

— Где ты был?

— Не скажу, — улыбнулся он.