Мария Ботева - Несколько кадров для дедушки

— А что, — сказал отец, — не взять ли нам деда к себе? Что скажете, женская сила?

Мама не то чтобы чуть не упала со стула, но заметно покачнулась, сразу заговорила, где он будет жить, как мы будем за ним смотреть, будто уже давно всё придумала, потом побежала звонить тёте Ане. Обрадовать, что их Васька может въезжать в квартиру. Вернулась она грустная.

— Правильно, что забираем, — сказала, — ему стало хуже. Сегодня Ваньку с лестницы спустил, не поверил, что он муж его дочери. Сказал: прохиндей!

— Хуже! Ха! Дядя Ваня вон какой здоровый! А дедушка наш чего, старый совсем, а с лестницы спустил! Всем бы так хуже становилось!

Так мы сидели и мирно разговаривали весь вечер, забыли и про телевизор, а я и про Интернет не вспомнила, не то что про уроки. Потом отец начал рассказывать что-то из прошлого, из того времени, когда все мы — Петька, Ладка и я — были маленькими. И я тут же захотела спать.

Ночью родители долго о чём-то говорили, а у меня вдруг заболела голова, и очень сильно. Вставать и пить таблетку я не стала, лежала и слушала их голоса. Не верилось, что меня так долго не было дома. Оказывается, я соскучилась по тому, как говорит мой отец, по его этой «женской силе», его непонятному смеху — он смеётся таким высоким голосом, а когда просто разговаривает, у него почти бас. Ну да, видимо, соскучилась. Никогда бы не подумала.

Утром оказалось, что он снова нигде не работает, правда, вовсю ищет, куда бы устроиться, с самого утра умчался в какую-то новую контору.

Я встала и поняла, что этот день пока не обещает ничего хорошего: форма, учебники и тетради все у дедушки. Думала, думала, как быть, ничего не придумала, надела тёти-Анино платье и побежала в школу, а на второй перемене сгоняла к дедушке за тетрадкой, даже не стала переобуваться. Тут-то меня и остановила Вера Павловна.

— Женя, — сказала она, и голос был приветливым, но немного не таким, каким был ещё вчера, тревога стучала в её голосе, где-то посередине, — зайди ко мне, пожалуйста.

Мы сами собирали музей, собственными руками принесли из старых домов грязные игрушки и фотоальбомы, стеклянные салатницы и хромые стулья, деревянные резные наличники и даже огромный радиоприёмник. Дома эти должны были вот-вот снести, но мы успевали забраться в них и подобрать всё, что валяется на полу, всё, что видели. Спасали предметы ушедшего быта. Наташка, помню, даже колпачки от ручек брала и тащила в музей.

И сейчас в музее все эти вещи лежат по своим местам, и наличники на окнах, но только внутри, а не снаружи смотрят в дом. Заходишь в музей, будто в квартиру к хорошему хозяину, — это Вера Павловна всё отмыла, всё сделала.

— Как твои дела?

— Да нормально, всё путём. Сегодня вот внутренние соревнования, решают окончательно, кто поедет на соревнования, кто нет. Ну, я-то поеду.

— А дома? Как мама? Папа?

— Тоже ничего, спасибо. Мама отчёт свой сегодня сдаёт, ночь не спала.

— Папа?

— Тоже всё путём. Вера Павловна, у нас математика, я пойду?

— Нет-нет. Я тебя освободила. Сейчас Ольга Васильевна придёт. Присаживайся пока.

Очень мило, конечно, что мне не надо на математику, но я и с Ольгой Васильевной не очень спешу пообщаться. Она приходит к нам на классный час раз в месяц, рассказывает, какие профессии бывают на свете — не так уж мало, надо сказать, — интересно слушать. Но в конце этих часов она проводит тесты, и вот это — самое дурацкое, что бывает у нас в школе, даже химия немного приятнее, ну не то чтобы приятнее, меньшее зло по сравнению с тестами. Не знаю, мне совершенно это не нравится, я теперь даже ухожу с этих классных часов. Как вижу Ольгу Васильевну, так сразу ноги в руки — и вперёд. Что хорошо, она даже не ругается, я ей как-то сказала в коридоре, как эти тесты мне не нравятся, она только лоб наморщила, а больше ничего сделать не может — психолог.

Ольга Васильевна долго со мной разговаривала, что-то записывала постоянно, смотрела прямо в глаза. Не знаю уж, не помню, что такого было в её словах, но я чуть не выдала, что недавно очень крупно ссорилась с отцом и сама не понимаю, помирились ли мы с ним. Но смолчала: я много видела в Интернете и в школе нам говорят, что у детей теперь есть права и можно жаловаться в полицию или куда хочешь на своих родителей. И тогда их лишат родительских прав или оштрафуют, а зачем нам этот штраф? И как жить без родителей, совсем непонятно. Конечно, мы с отцом поссорились, и мне обидно, что он так меня ударил. Но я вспомнила, что, оказывается, скучала по его голосу, может, и по нему самому, и мне, конечно, не захотелось, чтобы у него отбирали эти самые права. Сами мы разберёмся, что у кого отбирать, вот ещё.

Когда переодевалась на тренировку, дома уже, я заметила укус на ноге. Надо же, правда укусил!

— Я в школе, ты дома, между нами пятьсот метров, как ты это делаешь?!

Пёс подошёл ко мне, и уши его виновато свисали, и хвост был виновато опущен вниз.

— Ладно. Правильно, Мелкий, всё хорошо.

— Это снова для тебя! — весело сказала мама. Уже третий день она достаёт из почтового ящика газеты, в которых публикуют, какие вакансии сейчас свободны, где ждут надёжные и трудолюбивые рабочие руки. В этих газетах кто-то уже заботливо обвёл красным фломастером вакансии слесарей. Когда мама в первый раз принесла такую газету, отец подумал, что это она сама её купила, обвела то, что понравилось, а потом сделала вид, что достала из ящика. Но мама сама так по-настоящему удивилась, не было никаких сомнений: это кто-то другой.

— Ты кому-нибудь говорила, что папа без работы? — спросила она вечером.

— Дедушка знает… Но это же не он? Он и в магазин теперь не ходит. Тётя Аня… Но ей далеко ехать.

На следующее утро в ящике появилась ещё одна газета. И тут я вспомнила: Ольга Васильевна! Ей я успела рассказать, что отец ищет работу. Неужели это она? Я точно знаю, что она живёт далеко, где-то у рынка, что ли, её там не раз видел Терёшка, когда искал собак. Представляю: едет Ольга Васильевна в утреннем автобусе, лампочки еле светят, а она сидит и читает объявления, ищет, где написано про слесаря. Как только увидит — открывает красный фломастер, обводит. Автобус трясёт на дорогах, а она старается, обводит как можно ровнее. Потом приезжает на нашу остановку, но в школу не торопится, проходит мимо, только вздыхает: последняя неделя выдалась холодной, конечно, хорошо бы уже в тепло, но нет. Вот она спускается по улице Гайдара, сворачивает на нашу. Идёт мимо заборов, сначала на неё лает лосевская Умка, потом — ковальчуковская Чара, дальше — беляевский Бим. А наш Спальник, что интересно, молчит! Как будто он в сговоре с Ольгой Васильевной. От него, конечно, всего можно ожидать, я почти ничему не удивляюсь, после того как он укусил меня на расстоянии пятисот метров.