Лябиба Ихсанова - Цветы тянутся к солнцу

— Не знаю, дочки, — сказала тогда мама, — может, и хорошо свое-то государство. Да ведь это сколько крови нужно пролить… Это же хуже войны… А вот слышала я другой разговор: есть такие люди, большевиками их зовут. Эти так говорят: нам все равно, хоть ты татарин, хоть русский, был бы рабочий человек. Соберемся, говорят, все вместе, навалимся на богачей, отберем у них и землю, и фабрики, все богатство отберем и разделим, чтобы все бедняки были сыты. И войну, говорят, сразу кончим. Вот это, видно, хорошие люди. Да только кто знает, может, это тоже зря болтают?

Вот и вчера вечером мама опять про большевиков вспомнила.

— Правда, — сказала она, — есть эти большевики-то. Скоро народ собирать будут, пойдут войной на баев…

«Вот бы посмотреть на большевиков, — подумала Галия и глянула в окошко. — Может быть, уже пришли эти большевики. Вдруг там большевик стоит?»

Но там, за окном, она увидела Матали, посиневшего от холода.

Галия даже глазам не поверила сперва. Ну что ему тут делать в такую рань? Она пригляделась. Нет, Матали. Он самый. Бросив миску и нож, Галия кинулась к двери.

— Матали, что с тобой? — крикнула она, дернув за рукав окоченевшего мальчика. — Заболел ты, что ли?

— Не-е-ет, — ответил Матали, стуча зубами.

— Тетка Сабира тебя побила?

— Вчера, — прошептал Матали, — ушел я от нее.

— И ночевал здесь?

— Нет, на вокзале…

— А ел чего?

— А я не ел…

— Ну что же ты стоишь тогда? Пойдем к нам, — сказала Галия, быстро перебирая в уме, чем бы сейчас накормить товарища? Горбушку хлеба они вчера съели, картошка еще не сварилась…

— Эй, Газиза, — крикнула она, постучав в окно подружки. — Выйди-ка!

Газиза выскочила во двор. Галия быстро объяснила ей, в чем дело, и та, забежав домой, вернулась с тремя горячими картофелинами в руках. Матали быстро, не успевая разжевывать, съел одну картофелину, другую, третью. Девочки и оглянуться не успели, а он уже расправился с «завтраком» и, утерев рот замерзшим кулаком, улыбнулся.

— Ну, пойдем, слышишь, холодно тут стоять, — сказала Галия и пошла к двери.

Пошел бы и Матали за ней, но, увидев входящего во двор Гапсаттара, остановился. Остановился и Совенок. Ковыряя грязным ногтем стойку калитки, он молча глядел на товарища. И должно быть, что-то новое увидел он в посиневшем от холода лице Матали, потому что улыбка, с которой он вошел во двор, погасла на его лице.

Все четверо постояли молча, потом Матали повернулся спиной к ветру и сказал унылым голосом:

— Пошли, ребята, на речку. Там дядя Абдулла катушки варит. Мы тут на днях были у него с Закирой, помнишь, Совенок? Он нам картошку в костре испек, мы ее с маслом ели…

— А правда, пошли, — сразу же согласился Гапсаттар.

— Ой, пойдемте, — поддержала и Газиза. — Я только оденусь и картошки вынесу. Подождите, ребята.

— А я не пойду, боюсь, мама рассердится, — грустно сказала Галия.

— Ну и не ходи, — согласился Совенок. — А картошки все равно и ты вынеси.

— А сам-то чего же не вынесешь? — спросила Галия.

— Я бы вынес, да нет у нас картошки. Вчера последнюю съели, — ответил Совенок и задумался.

У них в то утро и в самом деле не было ни картошки, ни хлеба. Ребята с утра попили пустого чаю и ждали, пока мать придет с работы и принесет поесть чего-нибудь.

В общем, жилось ему, пожалуй, не лучше, чем Матали, вот только теплый угол был у него да крыша над головой.

Прижавшись к забору, защищавшему от холодного ветра, Матали и Совенок ждали возвращения девочек: Вдруг Матали поднял голову и сказал решительно:

— А знаешь, Совенок, я в солдаты пойду.

— Куда? — не расслышал Гапсаттар.

— В солдаты. Пойду в ту казарму на Ягодную, найду самого главного офицера и скажу: возьмите меня.

— Да кто же тебя возьмет? Ты же маленький.

— Ну и что? Ты маленьких солдат не видел, что ли, — уверенно возразил Матали.

— Не видел.

— А я видел. Вот стану солдатом и отца встречу…

Гапсаттар ничего не ответил. По правде сказать, он и сам порой думал о том, чтобы пойти в солдаты. Сколько раз, глядя, как солдаты, громко топая подкованными сапогами, отбивают шаг по мостовой, Совенок мечтал пристроиться к ним, сколько раз, засыпая, он вспоминал рассказы одноногого Гафията, вечно торчавшего возле харчевни, и представлял себя героем этих рассказов. Он не раз засыпал с этими мечтами, а потом во сне, в самых опасных местах, ничего не боясь, он совершал геройские подвиги, слушал взрывы и выстрелы, сам стрелял и из винтовки, и даже из пушки…

«Здорово придумал Матали», — решил он и хотел уже сказать об этом, но тут Газиза и Галия выбежали во двор с картошкой в руках и стали распихивать ее по карманам мальчишек.

— Ну, пошли, что ли? — сказала Газиза, поглубже засунув кулачки в карманы бешмета.

— Пошли, — согласился Матали.

Ребята пошли мимо харчевни, напрямик пересекли базарную площадь, уже полную возами и людьми, и вышли прямо на Мокрую улицу.

А Галия постояла у дверей, поглядела им вслед, а когда фигурки ребят затерялись в толпе, пошла домой, к своему окошку, завидуя друзьям, которые ходят куда хотят и все что хотят видят своими глазами.

Сколько раз Газиза проходила по дамбе. И вместе с Ханифой и с мамой, держась за ее подол, и бегом, держась за руку Закиры. Однажды ей довелось даже мчаться по этой дамбе в красивом экипаже на паре лошадей бая Гильметдина.

Не часто, но случалось все же, что бай позволял своему верному кучеру для разминки коней покатать своих близких.

Вот и в тот раз Хусаин поехал к Ханифе пригласить ее в гости и младшую дочку взял с собой.

Газиза на всю жизнь запомнила, как лошади цокали подковами по мостовой, а она, удобно усевшись в экипаже, покачивалась на мягких рессорах. Жаль только, что был уже вечер и почти никто не видел, как лихо мчалась она на паре сытых лошадей и как потом возвращалась домой вместе с гостями. Если бы пораньше поехал отец, их бы все увидели. Ох и позавидовали бы тогда Газизе все мальчишки и все девчонки с Ягодной слободки!

Много раз бывала Газиза в этих местах, а вот к кострам, на берег, туда, где варили катушки, никогда не ходила. И конечно, было интересно теперь поскорее увидеть, что там делается.

Обычно на дамбе всегда бывало много прохожих. А сегодня почему-то было пусто. Вот уже сколько прошли, а никого не встретили и не обогнали.

Возле будки, у конца дамбы, их догнал трамвай, но и в трамвае почти никого не было. Только какая-то маленькая женщина с худым лицом, закутанная в белый пуховый платок, да еще длинный господин в шляпе. Он сидел прямо, как будто скалку проглотил, и держал и руке трость с дорогим набалдашником.

А вот и будка, раскрашенная черными и белыми полосами. От дождей, от ветров краска полиняла, облупилась, но полосы еще видны. Прежде в будках сидели будочники в круглых шапках с кокардами. Теперь вместо будочников сидит «милиция». Но Газиза слышала, что это только названия разные, а так все равно: что будочник, что «милиция». Когда их ставили, говорили, что теперь всем будет хорошо, порядок будет в городе. «Милиция» всех защитит от воров, от разбойников, от хулиганов. А они, так же как будочники, берегут байское добро, служат тем, кто побогаче, а тех, кто победнее, и забрать могут, и побить, и в тюрьму посадить, как прежде.