Беатриче Мазини - Дети в лесу

— Вряд ли. Я его не помню, — Глор помотал головой и принялся заинтересованно разглядывать большой палец на собственной ноге.

После этого всем почему-то стало грустно, и Хана, чтобы отвлечь детей, сказала:

— Том-Два-Раза, почитай нам сказку.

— Да, Том, сказку, сказку!..

— Ладно, несите книгу, — с улыбкой ответил Том.

— У кого книга? Где книга? Где она? — это спрашивал Гранах: став Хранителем Книги, он начал шутить. Когда речь заходила о книге, он делал вид, что не знает, где она, — что она как будто потерялась; чаще всего оказывалось, что он просто на ней сидит. Дети уже привыкли к этой игре и особенно не беспокоились. Наоборот, все тут же подхватывали:

— Ну вот, Гранах потерял книгу!

— Я так и знал, что это случится!

— Он ни на что не годен, ни на что!

— Ох уж этот Гранах, курьи мозги!

Тогда Гранах высоко поднимал книгу, потрясая ею, словно драгоценным трофеем, и все хохотали и довольно хлопали в ладоши.

— Да здравствует Гранах, который бережет книгу и не теряет ее!

— Да здравствует Гранах, Капризный Хранитель Книги!

Гранах улыбался и даже казался в этот момент не таким уродливым.

— Вот она, — говорил он, поднимая книгу над головой, как фонарь.

— Осторожней, не порви!

— Скорее давай ее Тому!

Все переносились мыслями в сказку, и на некоторое время вопросы прекращались. Правда, потом, из той же сказки, возникали новые.

— Мне прямо хочется дать вам Лекарство! — говорил иногда Том, не зная, что им всем отвечать. — Чтобы вы хоть немного помолчали.

— Вот еще!

— Мы — Дети в лесу, мы не принимаем лекарств!

— Мы — Дети в лесу, мы все храбрые Мальчики-с-пальчик!

— Как-то раз жили да были Дети в лесу, которые никогда, никогда, никогда не принимали никаких лекарств…

Иногда они играли в новую игру. «Называть» — так она называлась. Игру придумала Нинне и очень этим гордилась. При всякой удобной возможности она первая кричала:

— Играем в «называть»?

Все соглашались. Никто никогда не отказывался, хотя некоторые всю игру молчали.

Играли так: нужно было выбрать какой-то предмет, находящийся поблизости и известный всем, и называть все его возможные характеристики.

— Огонь! — начинал первый.

— Блестящий.

— Блестящий?

— А что, нет?

— Кричащий.

— Красный.

— Желтый.

— И зеленый. Синий. Оранжевый. Черный.

— Черный?

— Когда огонь заканчивается, он черный!

— Веселый.

— Грустный. Иногда, когда я на него смотрю, мне грустно.

— Да ну тебя, он же поет!

— Скрипит.

— Трещит.

— Щелкает.

— Он шумный.

— Пляшет на ветру.

— Счастливый.

— Хороший!

В конце игры почти все оказывалось хорошим. Даже холод, который, против всех расчетов Тома, иногда по вечерам чувствительно кусал детей за голые ноги. К счастью, теперь у них был дом, и можно было лечь рядом, чтобы согреться. Они сбивались вместе, как котята в корзинке, их запахи смешивались; лишь Хана и Том спали в разных концах, сами по себе, укутавшись в покрывала, сплетенные из светотравы еще тогда, когда дети заметили, что погода начинает меняться. Когда играли в «называть», оказывалось, что холод колет, царапает, скрежещет, белый, серый, синий, кусает, хватает, трясет. Он хороший… Хороший? «Ну да, — неожиданно для всех сказал Ноль-Семь, — ведь чтобы согреться, надо сначала почувствовать холод. После холода тепло нравится еще больше».

В конце игры, после водоворота слов, все выглядели ошарашенными, будто слишком долго кружились на одном месте. Многие из этих странных и драгоценных слов уходили, забывались. Но некоторые оставались. И спустя много дней кто-то из малышей вдруг начинал напевать их себе под нос, словно песенку.

Значит, все это было. Она ему не приснилась. Она не была плодом его воображения, порождением усталости, голода или ночных кошмаров, тенью страха, давившего на него в те долгие ночи в Лагере, миллион дней назад.

Это она, маленькая Лу. Ее серые, как пелена дождя, глаза — большие, светящиеся. Отросшие спутанные волосы. Глор принес ее на руках, и она казалась такой маленькой в своей изношенной рубашке никакого цвета, с босыми сбитыми в кровь ногами.

— Это Собак ее нашел, — объяснил Глор. — Он вдруг начал издавать свой звук, ну, как он умеет, и не прекращал, а я ему говорил: «хватит, иди сюда», а он не хотел, и все царапал когтями по земле, и не сходил с места, тогда я подошел и посмотрел получше, и там, под кустом, лежала она — спала. Но когда я ее поднял, она открыла глаза и теперь больше совсем их не закрывает.

— Я знаю ее, — сказал Том. — Я ее знаю.

Орла кивнула. Все остальные посмотрели на него с любопытством — ждали объяснений, но он промолчал.

Она не говорила, маленькая Лу, и, как правильно заметил Глор, никогда не закрывала глаз. Хана вымыла ее, обмакивая кусок ткани в ручей и протирая ссадины и царапины на ее руках и ногах; она намочила ей волосы и попыталась хоть немного их распутать, стараясь при этом не сделать Лу больно; она сняла с нее лохмотья и смастерила ей штанишки из синей в клеточку ткани, найденной в рюкзаке. В этом одеянии малышка напоминала тем, кто мог помнить, куклу-пупса — даже ручки и ножки у нее были такие же крошечные; только в отличие от пупса у Лу можно было пересчитать все ребра.

Ее насильно кормили размятыми плодами, смешанными с медом: Собак, обожавший мед, умел отыскивать заброшенные соты. Хана делала из этой смеси маленькие шарики, подносила их по одному к сухим губам Лу и терпеливо дожидалась едва заметного сосательного движения. Правда, накормить Лу получалось не всегда. Зато она охотно пила: ей давали воду, набранную в свернутый лист, и она пила ее маленькими глотками; казалось, что это приносит ей облегчение, — после каждого глотка глаза ее блестели чуть больше. Она по-прежнему не закрывала их, никогда, даже по ночам. Том, дежуривший у ее лежанки поочередно с Ханой, был в этом уверен. Если, конечно, она не смыкала их в те редкие :минуты, когда у него самого глаза начинали гореть от усталости и он ненадолго засыпал.

И вот однажды, без всякого предупреждения, Лу заговорила.

— Я помню тебя, — едва слышно произнесла она.

Ее как раз вынесли из дома, аккуратно положив на ворох свежей травы, который Орла, по своему обыкновению, украсила цветами перед тем, как убежала играть с Нинне. Остальных тоже не было видно — дети давно уже обжились на своей поляне и часто днем разбегались в разные стороны. Том сидел спиной к Лу и плел корзину из веток. При звуке ее голоса он поднял голову, потом обернулся — осторожно, будто боясь спугнуть дикого зверька.

— Я помню тебя, — повторила Лу. Серебристые глаза не блуждали в пустоте, как обычно; она смотрела прямо на него, и в ее взгляде отражались боль и понимание.