Мария Белахова - Две повести

Татьяна Михайловна сидела счастливая. Все хорошо, дети с ней никакой беды не случилось. Вот они смакуют гостинцы. У Иры от арбуза щеки даже мокрые.

После ужина Ира села рядом с матерью, прижалась к ней и гладила ее руку:

— Ой, мамочка! У тебя мягкая-мягкая рука! Я хочу загореть, как ты!

Саня подшучивает:

— Мы тебя немедленно отправим на курорт. И в газетах сообщим: их сиятельство Арина Владимировна отбывает на воды. В экспрессе, конечно!

— Ну, какой-то, — морщится Ира. — Перестань!

Все по-старому. Саня дразнит Иру, а попробуй мать поругать ее за что-нибудь, он сейчас же вступится: «Мама, она больше не будет. Ира, иди ко мне!»

— А знаешь, мама, — серьезно сообщает Ира, — Шельма породистая, только медалей у нее нет. Тетя Зина говорит, что мать Шельмы циркачка. Вот почему она умеет на задних лапках стоять.

Когда все новости были рассказаны и дети улеглись спать, Татьяна Михайловна и Мария Петровна вышли в кухню, чтоб поговорить по душам.

— Я с ваших детей глаз не спускала, — сказала Мария Петровна. — Но больше ни в жизнь не возьмусь за это дело. Ира, конечно, девочка спокойная да уж и взрослая. Ну, а Саня совсем от рук отбился. Уроков дома совсем не делал. И все-то у него непутем — то к девяти пойдет, то к одиннадцати. Никогда нормально не пообедает, все куда-то спешит. Тут у него новый товарищ объявился — Дьячков или Дичков, так он все с ним. А с Мишей чего-то раздружился. Меня совсем не слушался. Чего ни скажу, все «не ваше дело».

— А вы, Мария Петровна, в школу ходили? — спросила Татьяна Михайловна.

— Была. У них там классная молоденькая такая. «Ничего, говорит, мамаша, не беспокойтесь». Это она меня за мать приняла. А я все-таки думаю, неладные у него дела. Ну, вы теперь сами разберетесь. Сходите в школу, узнаете. Вам-то они всю правду скажут.

— Я дневник смотрела — отметки приличные. Двоек нет. Вот только похудел он очень…

— Вы, может, думаете, я плохо их кормила? Так спросите Анну Павловну или хоть Зинаиду Ивановну, как я им готовила.

— Что вы, что вы! Да я об этом и не думала.

Татьяна Михайловна снова заволновалась: «В чем же дело? Двоек в дневнике Сани нет, пропусков занятий тоже. Почему же беспокоится Мария Петровна?»

Скорей бы утро! Завтра она во всем разберется.

…Утром Татьяна Михайловна покормила детей завтраком, проводила их в школу и решила постирать дорожные вещи. В школу нет смысла идти так рано. Только в большую перемену можно поговорить с классным руководителем.

Она нагрела воду и начала в кухне стирать. Зинаида Ивановна, проводив своего мужа, пришла и уселась около Татьяны Михайловны на табуретку. Она была в цветном длинном халате, с бигуди на голове. Лицо блестело от жирно наложенного крема. Но, как видно, кремы плохо помогали. Предательские морщинки, мелкие, около глаз, и крупные, прочертившие шею, выдавали солидный возраст Зинаиды Ивановны.

— Ну, как вы жили на курорте? — спросила она Татьяну Михайловну и, не дожидаясь ответа, заговорила сама: — Обожаю Кавказ! В этом году я туда не поехала, врачи сказали, что лучше в подмосковный санаторий.

Зинаиду Ивановну недаром в квартире прозвали Солисткой. Она умела говорить одна за всех. Если собеседник молчал, она сама задавала вопросы и сама на них отвечала. Так и на этот раз. Татьяна Михайловна молчала, а Зинаида Ивановна одна за двоих вела беседу.

— Я на Кавказе была после Боренькиного инфаркта. Пока Боренька болел, я страшно измучилась… Что? Лежал в больнице? Конечно, не могла же я дома создать для него условия. Я же не профессор. Но это не значит, что я отдыхала, пока он болел. В доме всегда дела найдутся, да и в больницу надо было два раза в неделю ходить. Ну, словом, как только он поправился, я ему сказала: умри, а достань мне путевку. Достал. Пока меня не было дома, с ним тут жила его мать, старушка. Вы знаете Боренькину мать? Старая и бестолковая. Но какое у нее достоинство — так это умеет шить. Ну конечно, не моделистка. Новые платья мне шьет Варвара Петровна. Лучшая портниха в Москве. Конечно, дорого, но, как говорят на Западе, дорого, да мило. У меня ведь сложная фигура. Ну, а Боренькина мамаша, когда она к нам приезжает, все мелочи мне переделает — где удлинить, где расширить. Фигура меняется, обмен нарушен. Сама я ничего не могу делать. У меня отвращение к иголке. Ненавижу шить, да и нерентабельно это. Я вместо шитья лучше почитаю или к знакомым схожу… Что? Стара свекровь? Ну конечно, я и говорю — очень старенькая. Уже семьдесят. Но знаете, все время что-нибудь делает. Даже от Боренькиных денег отказывается. Мне, говорит, хватает, я подрабатываю шитьем. Ну конечно, в провинции нетрудно угодить… Смотрю я на вас, Татьяна Михайловна, какая вы ловкая! Вы так вкусно стираете! Нет, правда. У вас хорошо мыло пенится. Я вот учу своих работниц — ни черта не понимают. Сейчас взяла новую, приходящую, через день. Так, знаете, одна мука. Я из-за домработниц все нервы свои истрепала. Возьмешь молоденькую — ей гулять надо или курсы какие-нибудь придумает. Боренька приезжает обедать в шесть часов, приходится самой подавать. А я к вечеру ужасно устаю. Возьмешь старую — та только о себе и думает: то ей к врачу, то привыкла рано спать ложиться. Я бы сама все делала, но у меня же гипертония. Сколько я лечилась, сколько ходила по врачам — ничего не помогает, ни лучше, ни хуже.

— Скучно вам без работы, — вставила слово Татьяна Михайловна.

— Конечно, скучно. А я что говорю? Как вы думаете, кто больше виноват — тот, кто не работает» понимает, что это плохо, или тот, кто не работает, но считает, что это в порядке вещей? Кто понимает? Я тоже так думаю. Я, например, понимаю и раскаиваюсь. Но знаете, как-то странно жизнь сложилась. Хотела быть певицей — голос потеряла. Потом, помню, курсы какие-то окончила, и меня послали на завод учетчиком. Меня эта работа, конечно, не удовлетворила. Если б я была художником, писательницей или артисткой — другое дело. А какой интерес работать каким-то учетчиком! Тем более, что материально я ни в чем не нуждаюсь. Боренька всегда хорошо зарабатывал. Это ведь размагничивает тоже. Будь у меня дети, тогда другое дело. Я обожаю детей, но они меня раздражают. На вас я удивляюсь. И своих у вас двое, и на работе вы с детьми. А какая благодарность вас ждет? Никакой! С детьми одно несчастье! Вон у Фроловых — Нюра: смотреть противно, как она с родителями обращается. Как со своими лакеями! А мать до сих пор ее белье сама стирает. И на заводе работает, и за дочь-лентяйку дома надрывается. А вы? Сколько вы своим детям сил отдали, а теперь, когда они почти выросли, вам опять огорчения. Говорят, ваш Саня учиться не хочет… Ну что вы так побледнели? Разве не знали?