Лидия Будогоская - Повести

— И жить не дают, и не умерщвляют, — басит Горчица.

Мать покачала головой.

— По правде сказать, не очень-то она годится в учительницы. В голове у нее что-то повредилось.

— От тяжелой жизни, не перенесла революции, — бухает Горчица.

И все умолкают до конца обеда.

Как только встали из-за стола. Миронов схватил пустое ведро и как был, без шапки и без жакета, выбежал за ворота.

На улице он остановился на минутку, вдохнул полной грудью прохладный и свежий воздух и побежал с бугров вниз, на андреевский двор.

Это широкий мощеный двор. Дом в два этажа — выше его нет на всей Гражданской улице. Со всех сторон облеплен он разной высоты пристройками и крылечками, весь набит жильцами. И никак не запомнить, у кого какое крылечко, кто в какую дверь входит и выходит.

Перед самым большим крыльцом врыта в землю железная колонка с ручкой и краном. Если раскачать ручку как следует, из крана потечет вода.

По двору носятся андреевские ребята — катают обручи, обстреливают из рогаток крыши сараев. Маня Карасева стоит у колодца. Ватное пальтишко ее застегнуто на все пуговицы. Голова повязана белым пуховым платком.

Стоит она у колодца — и ни с места. Насупившись, глядит на ребят. Видно, никак не придумает, что ей делать.

А в игру ребята ее не берут, матери ее боятся.

Миронов поставил ведро под кран и начал качать ручку. Туго поддается ручка. В трубе что-то пищит, посапывает, а вода не идет.

Наконец забулькало внутри колодца, и в ведре зазвенела тоненькая струйка воды.

— Ты зачем к нашему колодцу пришел? — крикнула вдруг Маня Карасева.

Миронов ничего ей не ответил. Некогда ему было отвечать.

— К нашему колодцу мы скоро замок привесим, — опять говорит Маня Карасева.

— Не имеете права вешать. Колодец не ваш, а общий, — крикнул Миронов.

— Нет, наш.

— Нет, не ваш.

— Нет, наш, раз наша ручка привинчена.

— Можете свою ручку отвинтить, мы другую приделаем.

Посмотрела на Миронова Маня Карасева и не знает, что сказать.

Вдруг кто-то наверху часто застучал в окно. Миронов поднял голову.

Во втором этаже у окна стоит Киссель. Он прижался лицом к стеклу, приплюснул нос и показывает Миронову язык. Миронов только нахмурился и стал еще сильнее качать ручку.

Скорей бы с этого двора! Да ведро еще и наполовину не наполнилось.

Миронов качает, покраснев от натуги. А ребята андреевские собрались все в одну кучу около сараев. Перешептываются, перемигиваются, то на Миронова показывают, то на окно во втором этаже.

Миронов на них не смотрит, а все видит. Понимает, что они сговариваются. Все против него одного. Нет, тут уже нельзя ждать, пока ведро наполнится. Уходить нужно, а то и ног не унесешь.

Миронов бросил качать. Поднимает ведро.

Только двинулся от колодца — раз! — ком грязи ударил в землю прямо ему под ноги. Ребята захохотали. А потом нагнулись и стали снова набирать полные горсти грязи.

Миронов остановился, вода заплескалась у него в ведре, чистая, как стекло. Он бережно поставил ведро и повернулся к ребятам, стиснув зубы и сжав кулаки.

Ребята сразу притихли. Жмутся к стенке сарая. Ждут — вот-вот Миронов на них бросится.

Но Миронов не бросился. Нельзя ведро оставить. Пока будешь гоняться за кем-нибудь одним, другие в это время все ведро грязью забросают.

Миронов схватил ведро и двинулся прямо к калитке.

А ребята так и стоят, прижавшись к стенке. Смотрят, как он идет, ни на кого не глядя. Тяжелое ведро то и дело ударяет его по ноге и сбивает шаг.

Вдруг наверху стукнуло окно. Киссель высунул голову из форточки.

— Кидай ему в ведро грязи! — закричал он. — Пускай к нашему колодцу не ходит.

Ребята точно очнулись. Комья грязи, как град, посыпались Миронову вдогонку. Один ком ударил в стенку ведра. Другой Миронову в спину угодил. Третий над самой его головой пролетел.

Миронов подхватил ведро обеими руками и побежал к калитке, спотыкаясь и расплескивая воду на бегу.

А наперерез ему Маня Карасева. Руками за калитку цепляется, чтобы не выпустить его.

Миронов как рванет калитку. Проскочил с ведром и со всего размаху захлопнул калитку за собой.

Вырвался! Хоть и больше половины воды расплескал, но зато вода в ведре осталась чистая.

А на андреевском дворе — крик, вой, точно режут кого-то. Это Манька кричит. Верно, ей калиткой пальцы защемило.

Кинулся Миронов через дорогу на бугры, а позади него крик еще громче. Это уже не Маня кричит, а ее мать, Карасиха. Криком кричит.

Карабкается, лезет Миронов на бугры. Ноги его скользят, сползают вниз по мокрой траве. Это ведро тянет его вниз. Совсем из сил выбился Миронов, прямо хоть бросай ведро.

А Карасева-мать вылетела из своей калитки. Скуластая, волосы прилизаны, длинная сборчатая юбка колоколом раздулась. Вскинула она вверх руки и кричит:

— Он мне ребенка покалечил! Этакий конь бешеный! Змей ядовитый!

В окнах андреевского дома, которые выходят на улицу, показались за темными стеклами испуганные, злые лица. Все глаза смотрят в одну сторону — на Миронова.

А Миронов уже вскарабкался на бугор и заметался у своей калитки. Шмыгнуть бы ему сразу во двор и запереться. Так нет же, заперта калитка изнутри.

Оставил Миронов ведро и полез на дощатый забор, царапая коленки и руки. А Карасева остановилась посреди улицы и кричит неизвестно кому:

— Приготовляйтесь! Он скоро вам всех ребят перекалечит. Это он у нас фонарь разбил! Он! Он! И как это его в школе держат, кабана дикого!

Миронов сорвался с забора вниз в огород, на рыхлую землю. Потом добежал до калитки и втащил ведро во двор.

Стихло на улице. Ушла, верно, Карасиха. Что-то на этот раз она скоро успокоилась.

Миронов нарвал у забора травы, чисто-начисто вытер ведро, потом сам почистился и пошел к дому по узкой Дорожке между грядками.

В сенях он остановился — боится дверь открыть. Мать, уж наверное, слышала все, что было на улице, и теперь поджидает его за дверью, скрестив свои жесткие, жилистые руки на груди. Она всегда его так встречает, когда готовит ему взбучку.

Постоял Миронов немного в сенях, потом тихонько приоткрыл дверь и заглянул на кухню. Нет, не стоит мать за дверью. Повернулась к двери спиной и моет посуду в лоханке. А Горчица кастрюлями гремит.

Спокойно, как будто ничего с ним не случилось, вошел Миронов на кухню. Вылил воду в кадку, опрокинул ведро вверх дном и прошел в комнату за кухней.

Комнатка за кухней — три шага в длину и два в ширину. Белые шершавые стены облеплены Горчицыными открытками и выцветшими фотографиями. В углу железная ржавая печка, а рядом с печкой диван. Широкий, почти всю комнату занимает. И такой старый, что все пружины у него наружу торчат. Этот диван тоже привезла с собой когда-то Горчица.