Лидия Будогоская - Повести

Но мы не знали, что там, в самом низу нашего огромного здания, есть небольшая комната, окошко с железными прутьями, — караульное помещение.

И вот мы перешагнули ее порог.

Пахнет шинелями и еще чем-то,- верно, маслом, которым смазывают винтовки.

За перегородкой стоят топчаны подряд, как койки в палате. У стены пирамида с винтовками.

За столом у окна сидит старший лейтенант Голубков. Мы его давно знаем. После тяжелого ранения под Лугой он в нашем госпитале полгода лежал. Едва-едва выходили… А как поправился, его к нам начальником вооруженной охраны назначили.

Перед старшим лейтенантом Голубковым книжка на столе: «Устав караульной службы». Он будет ее читать, когда мы все соберемся.

Окно в комнате открыто, и железные прутья решетки не мешают видеть панель, ровную, согретую солнцем, нежные травинки, пробивающиеся между выпуклыми камнями мостовой, быстрые темные волны Невы. Как давно я не была на улице! А ведь еще не прошло лето…

Нет, не плохо мне будет стоять с винтовкой на главном подъезде нашего госпиталя. Солнце согреет меня, будет обдувать ветер с Невы.

Свежий ветер, свежий ветер, как я стосковалась по тебе! А вот и ты! Ворвался через окно в караульное помещение и перевернул страницы книжки…

И устав мне понравился. «Часовой — это вооруженный красноармеец, выполняющий боевую задачу…» Сразу представились окопы и фигура часового среди колючей проволоки, среди кустов. Часовой на переднем крае.

Но охранять госпиталь в городе-фронте — ведь это тоже боевое задание.

На посту я подчиняюсь только своему караульному начальнику и разводящему. Но меня должен слушаться каждый. И личность моя неприкосновенная.

Это для своих, конечно. А враг, задумавший что-нибудь против нашего госпиталя, что он сделает прежде всего? Прежде всего он попытается снять часового.

Хорошо, что я умею стрелять. Я стрелок ворошиловский, первой ступени. Владеть оружием еще до войны научилась. Вот и пригодилось.

В двадцать часов наша новая команда пришла на смену бойцам и заняла караульное помещение. Галину Андрееву назначили разводящим.

Она вместе с сержантом Сергеевым — разводящим старого караула — повела меня на пост, но не на главный подъезд, как мне хотелось, а на задний двор, к деревянным пошатнувшимся воротам.

— Ольга, выслушай меня внимательно, — сказала она, — наши военнослужащие и рабочие должны проходить через главный подъезд. Там их пропуска проверяет часовой. А ты в ворота будешь пропускать только машины. Ну, если начальнику госпиталя или его помощнику понадобится отсюда выйти, то можешь пропустить. Для остальных здесь прохода нет. Запомни: только машины! И ты должна знать, какая идет машина и зачем. Это все в путевом листе написано. Прежде чем отворить ворота, останови машину и спроси у шофера путевой лист. Ни одну машину не пропускай на территорию госпиталя и не выпускай, не проверив путевки. Понятно?

— Понятно! — сказала я.

— Воротник застегни хорошенько. У тебя цветная косынка видна. У часового вид должен быть подтянутый. Вот посмотри, как у меня…

Бойца, которого я пришла сменить, мы застали в будке. Будка тут же у ворот. Она вроде домика с двумя дверями. Одна дверь на двор, другая, поменьше, на улицу. Проходная будка. Если с улицы приближается к воротам машина, можно выбежать через эту маленькую дверь ей навстречу, не открывая ворот. Еще есть в будке продолговатое окошко. Через него можно наблюдать, что делается на улице.

— Так ты свои обязанности знаешь? — спросила Галина.

— Знаю.

— Винтовка заряжена?

— Заряжена.

— Подсумок расстегни… Ну, кажется, все. Часовой показал мне объект охраны.

Я встала рядом с ним плечом к плечу и повторила вслух, что находится под охраной.

— Пост сдал, — доложил старый часовой.

— Пост приняла, — сказала я и подумала: «Теперь я уже часовой — лицо неприкосновенное. И все меня будут слушаться».

Галина с сержантом Сергеевым тотчас ушли.

Я выглянула из будки. Двор со всех сторон сжат высокими корпусами и залит асфальтом. Посреди двора протянулось здание, наполовину врытое в землю. Крыша у него такая низкая, что можно без труда на нее влезть. Вокруг углем натоптано. Это главная кочегарка.

Я заглянула в продолговатое окошко. Быть может, туда мне будет смотреть веселее?

За воротами дома такие же высокие, как наши корпуса. Дом, самый близкий к будке, какой-то странный. Он цел, но глубоко потрясен. Окна у него пустые, и со стен осыпается штукатурка. Он искалечен сильным взрывом бомбы, которая соседний дом развалила.

Между домами переулочек узенький, ухабистый, замусоренный обломками кирпича и искореженным железом. Какой унылый пост!

А ведь есть у нас ворота под нишей, широкие, железные, выходят на другую улицу — на Биржевую линию.

Тяжелые автобусы, которые привозят раненых, могли бы въезжать к нам на двор прямо с Биржевой. Им не нужно было бы колесить вокруг нашего здания, искать переулочек. Но начальник госпиталя велел те ворота заколотить наглухо, а открыть эти и построить здесь будку. Зачем? Маскировка? Конечно, с Биржевой линии санитарные машины въезжают к нам на двор у всех на глазах, а переулком они к нам подъезжают незаметно. Госпиталь — военный объект. Немцу очень бы хотелось нас разбомбить или послать к нам несколько снарядов.

Еще заинтересовала меня будка. Ничего, пол здесь основательный. А стены, дощатые стены, — почему от них веет на меня теплом?

Знаю! Ведь такие же стены были у нас дома, в наших просторных и светлых сенях. Усталая, разгоряченная, врываюсь я в сени: в лесу набегалась. Дверь кухни открываю, а в кухне мама…

Зашумело в переулке. Грузовая крытая машина приближается к воротам, раскачиваясь на ухабах. Ведь у меня новые обязанности! А я про дом задумалась…

Отворила я маленькую дверку будки и выбежала в переулок навстречу машине.

— Отворяй ворота! — кричит шофер уже издали. Но я стою на дороге с винтовкой. Ведь я должна сначала остановить машину и проверить путевой лист.

Машина не уменьшает хода. Чуть меня не смяла. И я уже подумала, что вот сейчас она разнесет ворота.

Но она остановилась перед самыми воротами.

Шофер высунулся из кабинки. Широколицый, на груди видна полосатая матросская тельняшка. Он кричит:

— Почему не отворяешь?

Я подбежала к машине. Встала, как нужно, и говорю:

— Путевой лист предъявите!

— Какой тебе еще путевой лист? Не видишь, кто сидит со мной.

А с ним рядом сидит сгорбившись человек в новой фуражке и в кожаной куртке. Бледный, глаза выпученные. Почем я знаю, кто он такой?.. А может быть, его как раз нельзя пропустить в госпиталь.

— Кто бы там ни сидел, — говорю я, — а вы мне путевой лист предъявите. Иначе я ворота не открою.