Лидия Будогоская - Повести

Из главной кочегарки выходит женщина, у которой голос, как труба. Она такая кряжистая, что даже мало на женщину похожа.

А с ней еще одна, та обыкновенная. Голова у нее всегда повязана голубым платком. Кряжистая бревна взваливает на плечо, и повязанная голубым платком — тоже, но уже не так ловко и старается схватить бревно поменьше.

Но вот приближается к бревнам тоненькая фигурка. Ее спецовка такого цвета, как пепел. И пепельными стали кудряшки. На ногах у нее тапочки, и ступает она по асфальту мягко, легко, но за ней волочится что-то гремящее. Это тачка железная. Всего одно колесико, а ручки длинные-предлинные, выгнутые. Конечно, ей бревна не взвалить на плечо. К тому же ее кочегарка отсюда значительно дальше, чем главная. И вот она придумала!.. А что, если дрова навалит, но тачку с места не сдвинет!..

Я не спускаю с нее глаз, а она суетится около бревен и ничего вокруг не замечает.

Повалила два бревна довольно толстых. Схватила за Ручки, напряглась всем телом, и скрипнуло колесико. Тронулась, тронулась тачка с места!..

Ну и драндулет! Движется косо, бревна переваливаются то на один бок, то на другой.

Сколько нужно усилий, чтобы выровнять ход!..

Когда она катила бревна мимо меня в пятый раз, се лицо было залито потом. Но вдруг она мне подмигнула, как будто ей это нипочем.

Я все-таки решила с ней поговорить. Ведь можно попросить начальника госпиталя, чтобы он дал ей работу полегче.

Стояла я на посту главного подъезда и на вышке. И наконец встала к воротам, когда еще не светло, но уже были видны на стене корпуса знакомые пятнышки: дырки от осколков снарядов.

Шаги разводящего затихли в глубине двора, и к будке подбегает Лена.

— Холодно, — говорит она, ежится и трет себе плечи. — Я в кочегарке пригрелась и уснула. Вдруг точно меня кто в бок толкнул. Думаю, наверное, уже растапливать пора. Вскочила, а времени мало.

— Сейчас начало пятого, — сказала я. — Не стой на ветру, заходи в будку. Ты можешь здесь посидеть на ящике, а минут через двадцать пойдешь и затопишь свою кочегарку.

Мы пошли в будку.

— Знаешь что? — говорю я, когда она уселась на ящик. — Я думаю пойти к начальнику госпиталя и попросить его, чтобы он перевел тебя на другую работу.

— Ой, что ты, что ты!.. — говорит она.

— Я же видела, как тебе таскать дрова тяжело!

— Да, таскать дрова тяжело, — говорит она. — А дальше легче. Пилишь и колешь немного. Когда печь хорошо растопится, можно бросать целые бревна. Наложишь полно и отдыхаешь. У нас лежанка есть напротив печки. Зима придет, я в тепле. В пищеблоке вам всем по весу выдают, а нам руководящий накладывает полные котелки. Такой приказ. Выходит, самое хорошее житье у кочегаров.

— А я подумала, что ты не выдержишь,- сказала я.

— Выдержу, — говорит она. — А тогда ты мне все сказала правильно… Что бы я делала дома? А у вас кругом народ. То один, то другой заглянет ко мне в кочегарку через окошко, и все с шуткой. Мне даже домой ходить неохота. Ведь я в квартире осталась одна. Входишь — пусто. Вспоминаешь, что там было…

— Ты мне про своего отца жуткое рассказывала. Он тебе говорил: «Лена, навари щей!», «Лена, навари каши!» И ты все варишь, варишь…

— Да, варила — и все без толку. Щи варила с мясом кашу — со сгущенным молоком…

— Как? — говорю я. — Даже молоко сгущенное у вас было?

— Было, — говорит она, — но зато все вещи променяли.

— Вы это доставали за вещи? Ну, а тот, кто у вас вещи выменивал, откуда он все это брал в такое время? — спросила я.

— Откуда?.. Я не знаю… Но отец думал, что он таскает из госпиталя.

— Из госпиталя? Вот как!

Мне это очень не понравилось. Хоть не из нашего госпиталя, а все равно ведь он таскал от раненых. А Лена об этом говорит так просто. И куда же часовые в этом госпитале смотрят?

— Его у нас в Гавани знали, — говорит Лена, — кто начинает сильно слабеть, тут он и подвернется. Тогда ему отдавали все без разбора.

— Ну вот как назвать такого человека?! Крадет у раненых бойцов. И этого мало: еще обирает в городе умирающих! Кругом беда, а он на этом деньги наживает!

— А ведь ты верно говоришь!..- сказала Лена.

— Как его назвать? — говорю я.- Гад!

— Нет, даже гадом назвать мало, — сказала Лена и вдруг вскочила с ящика.

— Постой, постой! — сказала я. — Кто-то идет!.. Слышишь?.. Сейчас посмотрю…

Я вышла из будки. Теперь не только пятнышки на стенах корпуса можно было разглядеть. Видно было, как чисто метла дяди Васи вымела панель.

На дворе ни души. А по-моему, кто-то шел по направлению к будке. Шаги были слышны уже совсем близко и точно растаяли… Быть может, кто-то вышел на площадку?.. Я заглянула в калитку. И на площадке никого не видно. Но беспокоиться нечего: теперь не попадешь с площадки на улицу и с улицы на площадку не попадешь. Лазейка заделана тщательно…

Я вернулась в будку…

— Наверное, кто-нибудь прошел из корпуса в корпус, — сказала я.

— Раз уже ходят, — говорит Лена, — значит, времени много, мне пора…

— А ты мне хотела что-то сказать?

— Хотела…

— Ну, говори скорей и не громко, чтобы не мешать мне прислушиваться.

— Ладно, — сказала Лена, — я потихоньку… У нас была жиличка. Моя кровать стояла у стены, а она за стенкой копошилась в комнате рядом. Она вставать уже не могла. Когда отец мой умер, тот к ней зашел. Я через стенку слышала, он ей сказал: «Вам кто приносит? У вас ценности есть? Давайте мне. Я вам еды достану». Ну, как ты думаешь, он ей чего-нибудь принес?.. Ничего не принес. Он тогда зашел, увидел, что жить ей осталось недолго, взял вещи и больше не приходил.

— Вот мерзавец!

— Я боялась после, — говорит Лена. — Боялась, что он ко мне придет, но больше я его не видела…

— Недаром, — говорю я, — теперь есть в городе поговорка. Желают спастись от снарядов и от злых людей…

— Мне пора! — сказала Лена.

Но дверь вдруг заслонила фигура. Я смотрю, что-то знакомое… серое… противогаз через плечо, кепка, лицо одутловатое… Медведев!..

Он вошел в будку, пригнув голову.

— Здравствуйте! — говорит и кланяется мне, даже приподнял кепку. — Я от Кондратьича, так разрешите…

И, не задерживаясь больше, сам крючок маленькой дверцы откинул и вышел…

Что это? Точно он со мной сговорился! Я шагнула за ним, но только вижу спину. И он удаляется в переулке так быстро, даже ползет по мне неприятный холодок… Хоть он и племянник Кондратьича, племянник-дистрофик, так Кондратьич его назвал, все-таки нехорошо…

Он, наверно, пришел к Кондратьичу под вечер, как тогда. Разве не мог он уйти раньше? На рассвете надо уходить. И почему, когда он подходил к будке, я его шагов не слышала?

Шаги по асфальту слышны издалека. А он точно вырос в дверях будки.

А может быть, когда я слышала шаги, это шел он. Но только он не дошел до будки, а повернул на площадку. И на площадке я его не заметила. А потом с площадки он пошел в будку. Калитка так близко от будки, что шагов не услышишь. Раз шагнул, и все. Да, так может быть… Но зачем ему идти на площадку?.. Ах вот, лазейка ему тоже известна!.. Теперь лазейка заделана, и пришлось ему через будку идти… Очень на это похоже… Или опять я выдумываю…