Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

Мурашов вдруг умолк и, напрягшись, к чему-то прислушался. Эра тоже прислушалась. Из-за стены донеслись раскаты мощного храпа, потом какое-то бормотанье.

— Кто там? — испуганно спросила она.

— Так. Дядя один знакомый, — бросил он, продолжая прислушиваться.

— Твой дядя? Пирожками объелся?

Но Мурашов глядел сквозь нее, не расслышав шутки. Потом вскочил и быстро вышел, не забыв плотно прикрыть за собой дверь. Теперь из-за стены донесся и его голос, он словно уговаривал, просил о чем-то обладателя мощного храпа. Наконец все стихло. Он вернулся, притворяя дверь все так же старательно, и бросился к плите. Яичница уже дымилась.

— Ой, извини! — покаянно воскликнула Эра. — Это я прозевала!

— Есть можно. — Он поставил сковородку перед Эрой: — Рубай.

— Ты все-таки… все-таки… — Эра наконец проглотила кусок. Все-таки ты не прав. Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а говоришь.

— Да я насквозь тебя вижу. Мамусенькина дочка. А что ты знаешь о настоящей жизни? Ты кого-нибудь ненавидела? По-настоящему. Ты испытывала когда-нибудь настоящий стыд? У тебя были когда-нибудь мысли, от которых просто хотелось башкой о стенку — и все. Человек чувствует, что он захлебывается во всем этом, а ему: «Соблюдай, деточка, дисциплину, аккуратно делай уроки, не прогуливай — и все о'кейчик!»

— Какой человек? — встрепенулась она.

— Такой-сякой, — потянувшись, ответил Мурашов лениво, однако Эра видела, как он напряжен, точно человек, ожидающий над ухом выстрела. Ладно, топай.

— Как… топай?

— Ножками.

— А уроки? Я сейчас…

— Уроки-мороки-сороки. Иди, иди.

— Я не пойду, — растерянно сказала Эра.

— А я тебя вытолкаю. Взашей.

— Думаешь, я обижусь и уйду?

— Да ты непробиваемая, я знаю. — Встав, Мурашов крепко ухватил ее под мышки и вытащил в прихожую.

Придерживая Эру одной рукой, второй он сбросил цепочку и выставил Эру за дверь.

Дверь захлопнулась, и Эра пошла вниз, совершенно забыв о своей сумке.

— Эй, Милосердная! — позвал он, когда она проходила под окнами. Стеклотары нет?

Она поглядела вверх. Свесившись из окна, Мурашов показывал ее сумку. Эра покачала головой, и сумка шмякнулась рядом.

Однако это еще был не конец. За перекрестком кто-то пристроился к ней сзади и заныл квакающим, противным голосом:

— Девушка, можно за вами поухаживать?.. До чего вы симпатичненькая… А, девушка…

Эра в ярости обернулась к тошнотворному приставале — засунув руки в карманы и ухмыляясь, за ней следовал Мурашов.

— Мне не нравятся твои шутки.

— Мне твои тоже не того… не очень. Ладно, ты не сердись. Глупо как-то вышло.

— Вот именно.

— Что именно?! Что именно?! — снова вспылил он. — Знаешь, кто там за стенкой храпел и пузыри пускал?!

— Отец. Папашечка.

— Ну и что?

Мурашов дернул плечом.

— Ничего. Алкаш он у меня. Запой у него, ясно?

— Ясно, — сказала Эра.

— Твой что, тоже пьет? — спросил он даже с каким-то интересом.

— Да ты что!

— О господи! Ей ясно. Пичуга.

— Значит, ты и в школу из-за того?..

— Значит. Поняла теперь?

— Поняла.

— Да что ты поняла?! — вспылил он, опять раздражаясь. — Твердишь, как попка. А ничегошеньки не соображаешь.

— Я ведь могу и обидеться.

— Да нет, не надо. Дело ведь не в этом. Просто тебя учили словами, а меня — совсем другим. Тебе и в самом деле кажется, что ты все понимаешь…

Эра ничего не ответила, и некоторое время они шли молча, но, похоже, Мурашов не все еще высказал из того, что было у него на душе. Он заговорил снова, словно обвиняя в чем-то Эру:

— Тебе говорила твоя мамочка: «Вилка, дочурочка, кладется с правой стороны, ложка — с левой…»

— Наоборот.

— Пусть наоборот. Все равно говорила. «Люди, мышка моя, не всегда говорят правду, а иногда то, что им выгодно или полезно. С этой девочкой, кисонька, подружись, а вон ту обходи десятой дорогой…» А мне, представь себе, до всего пришлось доходить собственной башкой! — Он вдруг крикнул, сжимая кулаки: — Да разве я знал, что взрослый человек, собственный отец, может смотреть в глаза и врать, врать, врать!.. — Мурашов удивленно посмотрел на побелевшие костяшки пальцев, медленно разжал кулаки и закончил почти издевательским тоном: — И плакать, заметь, при этом.

Эра молчала. Она понимала, что расспрашивать в таких случаях не следует.

— Мама осталась в том городе, где мы раньше жили. И еще сестра младшая, она с ней. Отец… Он, знаешь, классный специалист, и как-то его терпели на работе. Потом и на работе все пошло кувырком. Я не мог его бросить. Я думал, что мы начнем новую жизнь — в другом городе, где никто его не знает. Мы обменяли квартиру, переехали… Он хорошо устроился. Раньше я его любил и ненавидел. А теперь… — Он отвернулся, но Эра видела: у него заблестела щека. Украдкой смахнув слезы, Мурашов бесшабашно, словно забыв все, о чем говорил только что, сказал: — Зато свобода!

— Какая?

— И та, и другая. Передвижения и мнения. Иди куда хочешь, думай что хочешь.

— У меня тоже.

— Иллюзия! Это потому, что ты думаешь, что надо, и ходишь, куда надо! А попробуй пойти, куда не надо.

— Например?

— Вот тебе и пример.

Он подмигнул, кивком указывая на афишу:

Клуб «Медработник»

ДИСКО

Нач. в 20.00

— Тетя вообще-то терпеть не может всякие там диско, — с сомнением проговорила Эра.

— Так и быть, приходи без тети, — разрешил он.

Эра рассмеялась:

— Ладно. Приду. Без четверти у клуба?

— Давай. А знаешь, куда мы сейчас идем?

— Куда?

— В кафе-мороженое. — Мурашов побренчал в кармане мелочью. — Я открыл классное кафе у спуска к причалу. Пять сортов мороженого! Спорим, ты о нем понятия не имела?

Эра промолчала, хотя, разумеется, знала это кафе. Они повернули на тихую, тенистую улочку. Ветра почти не было, мягко грело солнце, дрожащими зайчиками просвечивая сквозь ветви. Эра скользила взглядом по окнам, по витринам, почти ничего не замечая — казалось, время застыло, остановилось, нет и не будет ничего: ни уроков, ни забот, ни тети Сони, в третий раз разогревающей обед, не в силах поверить, что ее племянница оказалась способной на такую разболтанность и анархизм.

Эра повернулась к Мурашову:

— У тебя не было такого чувства… как бы это объяснить… Мне часто кажется, что за следующим углом меня ожидает что-то неизвестное…

— Мне тоже. Что-то очень плохое.

— Наоборот! Чудесное.

— Чудесное-расчудесное, — передразнил он. — А вот и угол. Проверим.

Они свернули за угол ничем не примечательного кирпичного дома, и Эра уже думала, как бы ей половчее отшутиться, как вдруг ее внимание привлек отпечатанный на ротапринте плакатик, почти не выделяющийся среди примелькавшихся листовок об экономии электричества и соблюдении пожарной безопасности, приклеенных на рекламном стенде.