Анна Красильщик - Три четверти

Через несколько дней после Нового года папа решил, что мы поедем кататься на лыжах. Лыжи хранились у Второго дедушки в гараже.

— Одеться надо будет как следует, — зачем-то сказала мама, хотя и так было ясно, что в лосинах меня никто не выпустит. Но что это окажется до такой степени пыткой, я не подумала Мама заставила меня надеть толстые уродливые колготки, которые покрылись мерзкими катышками и к которым все липло (в том числе чужие волосы и другая гадость). На них — шерстяные колючие рейтузы, которые я ненавидела. А еще мохнатые шерстяные носки, которые связала бабушка. Свитер, который кололся и кусал мне шею гадким длинным горлом. Про куртку-пальто, шапку, шарф и варежки я вообще молчу. Когда я все это надела, оказалось, что я вдвое толще, чем обычно. Вдобавок мама густо намазала нам с Малюткой лица гусиным жиром:

— На улице мороз. И слышать ничего не хочу.

После этого сестра минут пятнадцать ревела, и, если честно, мне хотелось сделать то же самое. Наконец мы вышли. Папа и мама в меховых ушанках в полметра высотой и Малютка, круглая, как колобок, в валенках и галошах — вообще не понимаю, как она может шевелиться. В таком нелепом виде мы сели на метро, а потом, все вспотевшие, вылезли на остановке, чтобы забрать в гараже лыжи и начать прогулку.

Пока папа пытался открыть гараж, пальцы у него покраснели и онемели. Наконец замок поддался, мы вытащили лыжи и торжественно отправились в парк. Лыжи и палки были скреплены заржавевшими скобками, и что-то постоянно падало и выскальзывало — то одна палка, то другая, то лыжи. Но все-таки нам удалось добраться до старта. Чертыхаясь, папа вставил мою ногу в зимнем ботинке в лыжу. Пальцы у него снова покраснели и распухли.

— Писать хочу, — пропищала Малютка.

А я — есть.

Папа зарычал, как лев, а мама тихо сказала:

— Только умоляю тебя, не раздражайся.

А потом уже громко нам:

— Девочки, смотрите, какой прекрасный день. Давай :те не портить его друг другу.

Наконец все вдели ноги в лыжи. Сначала пошел папа, потом я, потом Малютка, потом мама. Сестра все время на меня наскакивала, что ужасно бесило, поэтому я все время огрызалась на нее, а мама — на меня. Папа метнул на нас несколько уничтожающих взглядов и умчался куда-то вперед, отталкиваясь утопающими в снегу палками.

Через полчаса стало совсем невыносимо. Малютка ныла:

— Есть хочу. Писать хочу. Мне холодно. Когда мы уже приедем?

Если честно, я тоже хотела ныть, есть и писать, но это никого не волновало.

— Потерпи, котик, — ласково ворковала мама Малютке. — Ты только погляди, какая кругом красота. Ой, смотри, белочка!

— Ты только вдохни этот воздух. Чувствуешь? — Наконец мама обратила на меня внимание.

— Что?

— Как что? Ты чувствуешь, какой чистый воздух?

— Я чувствую, как у меня бурчит в животе.

— Тебе ничего, кроме себя, не интересно. Господи, в кого это только, — мама вздохнула и покачала головой.

Через полчаса стало просто ужасно. Малютка была не только круглая, но красная как рак. Теперь они с мамой повторяли Чуковского, и это было совсем мучительно:

— У меня зазвонил телефон.

— Кто говорит?

— Слон.

— Откуда?

И так далее. Зато мама сжалилась надо мной и дала мандарин, а потом наконец мы доехали до выхода. Там нас уже поджидал папа. Он достал красно-коричневую пачку папирос «Астра» и чиркнул спичкой. До меня долетел омерзительный дым.

Раньше в таких случаях мы сразу шли к Первым бабушке с дедушкой. Бабушка ждала нас с чем-то вкусненьким на накрытом парадной скатертью столе.

— Куда пойдем? — Папа запер гараж.

Я даже не заметила, как мы дошли до гаража, сняли лыжи, связали с палками и убрали внутрь.

— Есть идея, — сказала мама.

И мы пошли в «Макдоналдс». Он не так давно открылся, и сначала там были страшные очереди. Мамина подруга простояла там три часа и чуть не умерла от холода. А одна женщина — дедушка это слышал в другой очереди, за хлебом, — действительно замерзла и прямо там умерла. Но сегодня очереди уже не было. Мы сели за стол, а папа пошел заказывать все, что мы хотели съесть. Обратно он вернулся очень злой и весь мокрый — все-таки оделись мы слишком тепло.

Мы заказали: два молочных коктейля — клубничный и шоколадный, две большие кока-колы со льдом, четыре большие картошки фри, четыре чизбургера, четыре мороженых с шоколадным соусом.

Когда мы съели половину, никто из нас не мог пошевелиться. Мама собрала остатки и положила в пакет, но по дороге один из коктейлей опрокинулся и Протек, и из пакета всю дорогу лилась сладкая розовая струйка. Струйка испачкала мамины сапоги, а папа бесился все сильнее и говорил, что выбросит еду, хотя мама умоляла его этого не делать.

— В блокаду люди с голоду умирали, — на всякий случай вставила я, но папа так на меня посмотрел, что стало ясно: лучше помалкивать.

В общем, мы все-таки принесли все домой, чтобы съесть на ужин, но оказалось, что еда остыла и стала совсем невкусная. И мама все-таки выбросила ее потом — незаметно, чтобы Первый дедушка ничего не узнал.

Но даже узнай он об этом, вряд ли стал бы сердиться. Вечером дедушке стало нехорошо. Мама вызвала скорую, но она приехала совсем не сразу, а только через час. Все это было страшно, и я сделала вид, что сплю. Сначала я услышала, как хлопнула дверь подъезда, потом как внизу вызвали лифт, потом как он остановился на нашем этаже. Раздался звонок. Мама открыла дверь и проводила врачей в комнату дедушки. Ненадолго стало тихо, а потом опять шумно. Я услышала, как заплакала мама, как папа что-то говорил врачу и как женский чужой голос сказал:

— Ну что, будем оформлять.

Наверное, я не вышла из комнаты, потому что не хотела думать о том, что могло случиться. Ведь пока не знаешь точно, ничего как будто не произошло.

— Ты спишь? — Дверь открылась, и в комнату заглянула мама. Оказывается, уже наступило утро — за окном было светло и пасмурно.

— Нет, — хотя на самом деле фактически я еще спала.

— Мне надо с тобой поговорить. — Мама села на край кровати и взяла меня за руку.

Было понятно, что хочет сказать мне мама, и меньше всего на свете мне хотелось это слышать. Но я сделала вид, как будто ничего не понимаю.

— Что?

— Вчера дедушке снова стало плохо. У него заболело сердце. Приехали врачи, но было уже поздно: сердце остановилось.

Я молчала, потому что не знала, что в таких случаях нужно говорить.

— Дедушка умер, — сказала мама и заплакала. Я разглядывала узоры на обоях, которые напоминали лица жутких чудовищ. Я вспомнила, что сегодня мы собирались пойти в кино на «Тома и Джерри».