Сара Уикс - Да будет так!

— Когда люди умирают, обычно мы говорим о том, чего нам будет без них не хватать, — сказала она, — или о том, что хорошего они сделали, когда были живы.

— О том, кем они были?

— Именно, — подтвердила Берни. — О том, кем они были.

Той ночью, после разговора с Берни, я взяла листок бумаги из блокнота, лежавшего рядом с телефоном, и составила список. Я хотела прочитать его вслух на маминых похоронах.

— Вы не забыли? — спросила я Руби на следующий день, когда мы шли по мокрой траве к месту, где рядом с кучей свежей земли стоял мамин гроб.

— Да, милая, у меня все с собой, — заверила она, постучав по своей сумочке.

С минуту мы стояли молча. Затем я развернула листок бумаги, который сжимала в руке с тех пор, как мы вышли из дома.

София Линн Демут

Сууф И. Я

Милый цветочек

Мама

Сооф

Я хотела просто прочитать этот список и ничего больше не говорить. Но когда увидела мамино слово внизу страницы, что-то внезапно изменилось во мне, словно внутри повернулся какой-то ключ. Я посмотрела на Трумэна Хилла, который стоял у ворот, засунув руки глубоко в карманы и опустив глаза.

— Я всегда знала, что мама любит меня, — начала я. — Но думала, что у нее нет для этого слов. Я была не права. Все это время у нее было слово для любви — просто оно отличалось от того, которым пользовались все остальные. Мы называли маму по-разному — милый цветочек, София Линн Демут, мама, — но она называла себя по-другому. Она называла себя Сууф И. Я, и не важно, что ее больше никто так не звал, — это все равно было ее имя. Много лет назад кто-то, кто любил маму, дал ей другое имя — Сооф. Но, произнося это слово, она говорила не о себе. «Сооф» не было маминым именем. «Сооф» было маминым именем для любви.

Затем пришло время опустить маму в могилу. Руби открыла сумочку и протянула мне маленький сверток. Берни прислала его из Рино, и я попросила Руби положить его к себе, чтобы он был в безопасности. Развернув платок, я бережно поставила на край маминого гроба белую чашку с золотым ободком. Рядом с ней я положила большую коробку с мармеладом, которую купила на автозаправке, где Рой остановился по моей просьбе по пути на кладбище. Коробка была открыта, потому что я вытащила все зеленые мармеладки и выбросила их.

Я закрыла глаза и подумала о маме. О том, как она выглядела, когда я видела ее в последний раз. Она высовывалась из окна вместе с Бернадетт, махая рукой мне на прощание, когда я отправилась в свое путешествие.

— Чай, Хайди? — услышала я ее голос.

— Да, мама. Чай, — ответила я.

Затем я в последний раз села с ней рядом на диван и отпила горячий сладкий чай с молоком. Я увидела мамину улыбку. Я почувствовала, как мама гладит меня по коленке. Я посмотрела в ее светлые, широко расставленные голубые глаза.

— Скоро придешь, Хайди? — спросила она. — Скоро придешь?

— Прощай, мама, — прошептала я.

Той ночью я сидела с Роем и Руби в их гостиной в той же одежде, которую надела на похороны. Руби разложила по тарелкам вчерашнее тушеное мясо, но никто, похоже, не хотел есть.

— Я никак не могу привыкнуть к этой стрижке, — сказал Рой, разглядывая меня. — Она теперь выглядит такой взрослой, правда, Руби?

За то время, что мы сидели в гостиной, он говорил это уже в третий раз. Думаю, мы все знали, что нам нужно поговорить.

— Может, ты останешься пожить с нами? — спросила Руби. — Ты бы могла ходить здесь в старшую школу и жить у нас дома.

— Так ты получше узнаешь Эллиота… И твоего дедушку, — добавил Рой.

— Мы бы покрасили стены у тебя в комнате. Или поклеили бы обои — как тебе захочется.

Я посмотрела на них, сидевших рядышком на диване, и подумала о «Пексесо». Как бы мне хотелось изменить правила и сделать так, чтобы для каждой карты было больше одной пары. Но Руби была правда — иногда в жизни не все по-честному.

Несколько дней спустя мы остановились у Хиллтоп-Хоума по пути в аэропорт. Я встала рядом с Эллиотом в игровой комнате перед большим камином, сложенным из камня, чтобы Руби сфотографировала нас для Берни. В этот раз Эллиот не сказал «сооф». Возможно, с короткими волосами я больше не напоминала ему маму. Трумэн Хилл держался в стороне, пока мы не собрались уходить. Затем он подошел к нам и протянул мне конверт:

— Здесь все, что было в архиве на твою маму. И еще я положил туда ее фотографии с того времени, когда она поселилась у нас, и другие… семейные фотографии. — Он поколебался на слове «семейные». — Ты наверняка заметишь, что очень похожа на покойную миссис Хилл, особенно сейчас, с этой стрижкой. Она была замечательной женщиной, мать Эллиота.

Я видела, что ему было непросто со мной говорить, ведь он заплатил небольшое состояние, чтобы никогда не знать о моем существовании. Перед моим уходом он сказал мне еще кое-что:

— Я знаю, что после всего, что случилось, это вряд ли возможно, но я хотел бы когда-нибудь узнать тебя получше.

Позднее я была рада, что не сказала ему то, что вертелось у меня на языке: «В жизни есть вещи, которые мы просто не можем знать».

Многое изменилось после того, как умерла мама. Сначала я все время грустила, но Берни сказала, что я могу предаваться любым чувствам, пока это у меня не пройдет, и, хотя я не оправилась окончательно, через некоторое время мне было уже не так плохо. Я обдумала то, что сказали мне Рой и Руби, и поступила в местную старшую школу, где все знали меня как Хайди Демут. Я, как и прежде, виделась с Зандером, и мы по очереди присматривали за близнецами Чудаковых. Берни перестала пить кофе — после того, как прочитала, что кофеин заставляет нервных людей нервничать еще больше. А еще она решила научиться готовить.

Кроме того, вернувшись из Либерти, я потеряла свой дар везения навсегда — по крайней мере, когда это касалось азартных игр. Бернадетт иногда подбрасывала монетку, чтобы проверить меня, но я угадывала не больше любого человека.

Я еще раз ездила в Либерти, осенью, после того как умерла мама, когда мы ставили на ее могилу надгробный камень из розового мрамора, со списком маминых слов, вырезанным на нем красивыми буквами. Этот список и тот, что был приклеен скотчем с внутренней стороны кухонного шкафчика в квартире в Рино, — единственные оставшиеся у меня с тех времен.

Живот у Руби был большой, как баскетбольный мяч, а несколько месяцев спустя у нее родился малыш — девочка, которую они по моему предложению назвали Авророй.

— Мы уже потеряли всякую надежду создать полноценную семью, — сказал мне Рой, когда позвонил мне из больницы в день рождения дочери. — Руби считает, что ты передала ей свое везение.

Я надеялась, что она права.

В тот раз я не повидалась ни с Эллиотом, ни с моим дедушкой. Рой предложил подвезти меня в Хиллтоп, но я была не готова. Мне было нужно время.