Юрий Коваль - Поздним вечером ранней весной

– Как звали вашего батюшку? – переспросил я.

– Орехий, так и звали – Орехий Орехьевич.

– А как же вас звать?

– А меня – Орехьевна… Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши… Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка… А так ничего хорошего, аньдел мой, – лес да комары…

Заспорили дед да баба, на кого похож их внук.

Баба говорит:

– Алеша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.

Алеша говорит:

– Верно, верно, я весь в бабу.

Дед говорит:

– А по-моему, Алеша на меня похож. У него такие же глаза – красивые, черненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алеша и сам вырастет.

Алеше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:

– Верно, верно, я больше на деда похож.

Баба говорит:

– Какая борода большая вырастет, это еще неизвестно. Но Алеша на меня куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с медом, с пряниками, с вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас посмотрим, на кого больше похож Алеша.

Алеша подумал немного и говорит:

– Пожалуй, я все-таки сильно на бабу смахиваю.

Дед почесал в затылке и говорит:

– Чай с медом – это еще не полное сходство. А вот Алеша точно так же, как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего стожка щиплют. Надо поглядеть.

Алеша подумал-подумал и говорит:

– Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу похож, а полдня – на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.

И пока пил Алеша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал: «Но-ооо, милая! Давай! Давай!» – и щелкал кнутом.

Мокрый березовый лес. С голых веток стекают капли тумана, падают глухо на землю.

За темными березами я увидел рыжее пятно – и медленно, неслышно вышла на опушку оранжевая лошадь. Она была такая яркая, будто вобрала в себя всю силу осени.

Опавшие листья вздыхали под ее шагами. Верхом на лошади сидел человек в ватнике, в сапогах.

Лошадь прошла мимо, скрылась в глубине леса, и я понял, что скоро зима…

Не знаю почему, эта встреча весь день не выходила у меня из головы. Я вспоминал оранжевую лошадь, уносящую в глубину леса остатки осени, и в конце концов стал даже сомневаться: да видел ли я ее вообще? Или придумал?

Но человека в ватнике я, конечно, видел. Это был возчик Агафон, с которым мы каждый четверг паримся в бане.

Я вошел в дом и застыл на пороге.

По полу разливалось молочное озеро. Вокруг него валялись осколки чашек, бутылка, ложки.

– Кто тут?! Кто тут, черт подери?!

В комнате все было вверх дном. Только букет стоял на столе, целый и невредимый. Среди разгрома он выглядел как-то нагловато.

Показалось, что это букет во всем виноват.

Заглянул под печку, заглянул на печку – ни на печке, ни под печкой, ни в шкафу, ни под столом никого не было. А под кроватью я нашел бидон, из которого вытекал белоснежный ручеек, превратившийся в озеро.

Вдруг показалось: кто-то смотрит!

И тут я понял, что это на меня смотрит букет.

Букет – подсолнухи, пижма, васильки – смотрел на меня наглыми зелеными глазами.

Не успел я ничего сообразить, как вдруг весь букет всколыхнулся, кувшин полетел на пол, а какой-то черный, невиданный цветок изогнул дугой спину, взмахнул хвостом и прямо со стола прыгнул в форточку.

В деревне Тараканово живет лошадь Тучка, рыжая, как огонь. Ее любят галки.

На других лошадей галки внимания не обращают, а как увидят Тучку, сразу садятся к ней на спину и начинают выщипывать шерсть.

– У нее шерсть теплая, как у верблюда, – говорит возчик Агафон. – Из этой бы шерсти носки связать.

Прыгают галки по широкой спине, а Тучка посапывает, ей приятно, как щиплются галки. Шерсть-то сама лезет, то и дело приходится чесаться об забор. Набрав полный клюв тепла, галки летят под крышу, в гнездо.

Тучка лошадь мирная. Она никогда не брыкается.

Возчик Агафон тоже добрый человек. Задумчиво глядит на лошадиный хвост. Если б какая нахальная галка села ему на голову, он небось и глазом бы не моргнул.

Рядом с нашим домом лежит старое, трухлявое бревно.

После обеда вышел я посидеть на бревне, а на нем – бабочка.

Я остановился в стороне, а бабочка вдруг перелетела на край – дескать, присаживайся, на нас-то двоих места хватит.

Я осторожно присел с нею рядом.

Бабочка взмахнула крыльями и снова распластала их, прижимаясь к бревну, нагретому солнцем.

– Тут неплохо, – ответил ей я, – тепло.

Бабочка помахала одним крылом, потом другим, потом и двумя сразу.

– Вдвоем веселей, – согласился я.

Говорить было вроде больше не о чем.

Был теплый осенний день. Я глядел на лес, в котором летали между сосен чужие бабочки, а моя глядела на небо своими огромными глазами, нарисованными на крыльях.

Так мы и сидели рядом до самого заката.

Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов снегири.

Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших яблок.

А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.

Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Все-таки у котов хвост, а у яблок – хвостик.

До чего ж хороши снегири, а особенно – снегурки. Не такая у них огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная – палевая.

Улетают снегири, улетают снегурки.

А коты остаются на яблоне.

Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.

Заболело у меня горло.

Стал я его лечить горячим молоком и медом, паром разварной картошки.

– А ты в лес сходи, – сказала Пантелевна. – Стань на поляне да и крикни изо всех сил: «Лес, лес! Возьми мою глоть!» Может, и возьмет. Только сильней кричи-то и рот пошире открывай.

Обулся я, оделся потеплей, пришел в лес. Стал на поляну, разинул рот и крикнул изо всех сил:

– Лес, лес! Возьми мою глоть!

Не шелохнулся лес, и я не понял – взял он или не взял.

Стал я снова кричать, и орал ужасно, и рот разевал, чтобы лес мог поглубже в меня проникнуть.

«Ну и глоть у тебя, брат», – думал, наверно, лес, глядя на мои старания.

Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам все думал: «Взял он или нет?»

Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.

Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: «Лес, лес! Возьми мою глоть!»