Виктор Драгунский - Слониха Лялька

— Бронхит, по-моему, — сказал я.

— Только бы не воспаление лёгких, боже упаси!

— По-моему, надо кальцекса ей дать.

— Ей встряска нужна, и согреть надо. Что ей кальцекс…

Вот так стоять и канючить он мог бы ещё до утра, потому что Иван Русаков привык до всего добираться собственными руками, и глаз у него был острый, хозяйский, а его помощники были людьми нерешительными, несамостоятельными — воспитал на свою голову. А теперь вот слонихе худо, а этот чудак маялся и робел, как мальчишка.

— Тащи ведро, — сказал я твёрдо и повелительно, — и пошли за вином.

— Во-во! И сахарку кило три! Сейчас, сейчас мы её вылечим… Не может быть — вылечим!

Он очень обрадовался тому, что кто-то взял на себя обязанности решать и командовать: ему теперь нужно было только подчиняться и возможно лучше исполнить распоряжение. Это было ему по душе. Он сразу почувствовал уверенность.

— Генка! — крикнул Панаргин.

И сейчас же перед ним вырос ушастый униформист.

— Что, дядя Толик?

Панаргин быстро сунул ему несколько мятых бумажек.

— Беги в гастроном, возьми вина. Да единым духом, пока не закрыли!

Генка убежал, а я взял ведро со стены и сказал Панаргину:

— Сходи, брат, в аптечку и что есть кальцексу и аспирину тащи сюда. Хуже не будет.

Он шагнул наверх: его длинные ноги перемахивали через четыре ступеньки сразу. А я подхватил ведро и пошёл в туалетную за кипятком.

Когда я вернулся к Ляльке, она приветственно шевельнула хоботом и, честное слово, она выглядела чуть веселее, чем раньше. В её глазах была надежда и вера. Верно, я серьёзно говорю, в Лялькиных глазах сверкнула вера в человека, в дружбу, она поняла, что ещё не всё потеряно, раз вокруг неё бегают и хлопочут люди.

Я поставил ведро на пол и стал поджидать Генку и Панаргина. Хотелось мне помочь этой слонихе, очень хотелось. Я стоял так в полутёмной и холодной конюшне, и думал об этой больной артистке, и вспомнил, как однажды во Львове Ваня Русаков репетировал со своими животными.

Лялька вышла в манеж весело и охотно, даже торопясь. Во всяком случае, походка, ритм всех четырёх её движущихся ног напоминал чуть-чуть неуклюжую, но всё-таки резвую рысь. Добравшись до середины манежа, слониха остановилась и стала весело раскланиваться, приподняв хобот и улыбаясь своим треугольным мягким ртом. Она поклонилась центральному входу с повисшей над ним площадкой оркестра. Потом повернулась налево и, не переставая улыбаться, поклонилась левому сектору и, наконец, проделала то же самое, повернувшись направо. Я сначала думал, что это она так дурачится от нечего делать и что это ещё не работа, но Русаков толкнул меня локтем и сказал:

— Смотри, смотри, что будет!

А между тем Лялька, не обращая на нас никакого внимания, подняла свою толстенную ногу — сначала одну, а затем и другую, поставила их обе на стоявшую в манеже деревянную тумбу. Потом очень спокойно и деловито, сосредоточенно посапывая, она взобралась на эту, такую крохотную по сравнению с ней, площадку всеми четырьмя ногами. Здесь она аккуратно и педантично, одну за другой, проделала «стойку на трёх точках», «на двух» и, наконец, рекордный трюк — «стойку на одной точке». После каждого трюка она приветливо трясла головой, кланялась, как говорят в цирке — «продавала работу», и весёлая, обаятельная улыбка всё время не сходила с её, так сказать, уст.

Поработав на тумбе, Лялька сошла наземь и пошла по первой линии манежа. Изящная в своей чудовищной громоздкости, она вдруг начала вертеться вокруг собственной оси. Это был вальс, слоновый вальс, грациозно отплясываемый громадным серым чудовищем. Мне казалось, что слониха напевает про себя старинную мелодию, — так легко и непринуждённо она сама, без указаний дрессировщика, повторяла всю программу своего вечернего выступления.

В цирке было тихо. Униформисты застыли у выхода, свободные артисты набились в боковые проходы, контролёры и служащие, электрики и уборщицы, гримёры и пожарники — все, затаив дыхание, следили за весёлой, добродушной и добросовестной слонихой, так прилежно исполняющей на репетиции свой артистический долг.

Вдоволь повальсировав. Лялька три раза встала на «оф», то есть поднялась на свои стройные задние ноги в знак последнего приветствия зрителям, и, как будто неуклюже, но, в сущности, очень ловко развернувшись, двинулась на конюшню. Всей своей мешковатой рысью она изображала отчаянную спешку, цирковой темп и подъём.

Это была великая артистка цирка, я проникся к ней любовью и уважением. Мы познакомились и подружились с ней.

А сейчас я стоял в полутёмной холодной конюшне подле моего больного друга и всем сердцем хотел ей помочь. Я постоял с ней ещё минуты три, потом прибежал Генка и поставил передо мной, прямо на пол, несколько бутылок вина. Я открыл их и стал выливать в ведро. Вино смешивалось с горячей водой, пар поднимался кверху. Слониха почуяла этот запах и издалека протянула хобот к ведру. Сверху спустился Панаргин, он всыпал в ведро большую банку сахарного песку и из пригоршни прибавил таблеток тридцать кальцекса.

Я размешал всё это гладкой палочкой, которую протянул мне Генка. Слониха всё ещё тянулась к ведру. Я подошёл к ней, поставил ведро, и она стала пить.

— За ваше здоровье, мадам Лялька! — сказал Генка.

— Поможет, как думаешь? — спросил Панаргин. Его грызла тревога, он не мог сдержать себя. — Вот если бы помогло…

— Должно помочь, — сказал я. — Тебе бы помогло? Вот и ей поможет.

Слониха допила всё до конца и благодарно закрыла глаза.

Я сказал:

— Давайте тащите сена сюда, да побольше.

— Будь сделано, — сказал Генка и обернулся к Панаргину: — Пошли, что ли?

Панаргин скрылся, пошёл за сеном. Генка двинулся за ним. Я придержал его за плечо:

— Она теперь поспит. Слышишь? Ей надо укрыться потеплее, потому сена тащи чтоб его по грудь ей было. Понял?

Слониха стояла и шамкала старушечьим ртом.

— Конечно, понял, дядя Коля, — сказал Генка. — Неужели же нет?

Из-за угла вышел мой старый цирковой друг Борис, за ним, конечно, следовал Жек, ещё один мой старый цирковой друг.

— Вот он где, — сказал Борис, — а мы ждём тебя.

— Куда столько сена? — строго спросил он у Панаргина.

Тот волочил на своей спине целую копну.

— Куда надо, — сказал я.

Панаргин сбросил сено у Лялькиных ног и стал его разбрасывать равномерными охапками. Видно было и Генку: он тащил сена поменьше, но зато бегом. Я вынул булочки из пакета и положил их на пол возле ног слонихи.

— Последишь, Генка, — сказал я. — Ладно? Главное теперь — тепло.

— Без него найдётся кому последить, — сказал Панаргин ворчливо. — Только и света в окошке, что профессор Гена…