Анатолий Голубев - Никто не любит Крокодила

— Ой-ой-ой! — тихо прошептал Оскар.

Они переглянулись.

Роже посмотрел назад. Ребята спали по-прежнему, и никто из них даже не узнает, что в то мгновение они были на волосок от смерти. Роже ободряюще похлопал Оскара по спине и ничего не сказал. Так молча они ехали до места назначения. В потемках не разобрались, что за здание отвели им под ночлег. Но когда их ввели в огромный зал духовного колледжа, Роже присвистнул:

— Ну и отельчик! Человек двести в одной кровати! Французы с шумом заняли отведенную им секцию, с интересом поглядывая, как в других копошились незнакомые парни, с которыми уже завтра познакомит дальняя дорога. На некоторых незанятых кроватях еще лежали бумажные бирки с названием страны. Четыре буквы, как пояснил Оскар, означающие то же, что и «Россия», лежали в соседней секции, куда Роже заглянул без всякого труда. — Везет, опять русские рядом! Что-то много совпадений…

— Не хотел расстраивать, — признался Оскар, — но нам придется проводить в подобных колледжах каждую ночь.

Он выжидающе посмотрел на Роже — тот мог вспылить и отказаться жить в таких условиях. Роже только спросил:

— А нельзя ли подальше от бога, но поближе к покою? В обыкновенный маленький отель?

— Увы…— Оскар развел руками. — Завтра попробую связаться с месье Вашоном. Он здесь всем крутит.

— Ну что ж, внезапно смиренно произнес Роже. — Если не выспимся, то хоть помолимся. Не часто доводится…

Оскар поблагодарил Роже взглядом. Кто-кто, а он-то знал привередливость Дюваллона. Бывали случаи, когда Крокодил менял и люксовские отели. Но, видно, всему свое время… И капризам тоже…

Зал гудел, будто большой велотрек перед началом шестидневки. Кто-то кидался подушками, кто-то напевал. Распятие над каждой кроватью белело светлым клеймом. Словно какие-то чудаки пронумеровали кровати одной и той же зашифрованной цифрой. Так же шумно, все вместе, ужинали внизу в общей столовой. Пища была вкусной, разнообразной и до чертиков — по-американски — обильной. Даже придирчивый Роже не смог найти в питании ни одного изъяна.

«Посмотрим, надолго ли хватит такой организации в кормежке, — ворчливо подумал он. — Первый день как рекламное объявление! А когда пойдет гонка — жрите как свиньи! Если хоть раз опоздают с обедом, брошу все — и уеду. Эта дешевка не для меня!»

Он поднялся в зал, сел на кровать и принялся распаковывать электробритву. Розетка оказалась как раз под распятием.

Выбрив лицо, ой достал безопасную бритву, сухой крем и начал брить ноги. Он водил скребком по тугим, каменным икрам, косил жесткие и редкие волосины тщательно, как бы делала следящая за собой модница. Казалось, для Роже не существовало иной проблемы, чем не дай бог пропустить хотя бы волосок на длинной костистой ноге, покрытой старыми белесыми шрамами.

Когда-то, в начале карьеры, он спросил одного матерого гонщика, зачем он бреет волосы на ногах, и тот зло ответил: «Чтобы ветер не путался-теряется скорость!»

Роже не успел еще убрать в мешок бритвенные принадлежности, когда к нему обратился нагловатый крепкий парень с массивной головой на короткой шее. Он так произнес «хэлло!», будто они были старыми друзьями. И потом заговорил на плохом-преплохом французском языке. Роже озадачила, или, скорее, поразила, детская непосредственность обращения.

— Мистер Дюваллон, прежде чем пожелать вам спокойной ночи, два вопроса…

— Ни одного. А сплю я всегда спокойно. — Роже не смог отказать себе в удовольствии подразнить корреспондента. Ему было занятно видеть, что этот первый набредший на него журналист — хваткий малый.

— Мое доброе пожелание еще никому не мешало — не повредит оно и вам. А без двух вопросов я не смогу закончить завтрашний отчет. Только журналистский «гринго» может упустить случай первым сказать о Роже Дюваллоне…

Это была правда. Приятная правда. И Роже кивнул:

— Только два…

— О'кэй. Есть ли, по вашему мнению, кроме вас приличные гонщики в этом туре?

Вопрос пришелся по душе Дюваллону, но он предпочел отшутиться:

— Кто знает? Посмотрим на первом этапе…

…— Вопрос второй… Кого вы считаете своим основным соперником?

— Это трудно сказать перед незнакомой гонкой. Ее могут выиграть все. Легче назвать тех, кто ее не может выиграть.

— Спокойной ночи, — честно закончил разговор американец, даже не подав виду, что, в общем-то, не узнал ничего нового.

Но Роже знал психологию таких парней. Все остальное, им необходимое, они сочинят потом. Им важен сам факт разговора.

Роже с наслаждением юркнул в жесткую, идеально чистую постель.

«Всякое бывало, но спать так близко к богу еще не доводилось», — подумал Роже и блаженно затих.

Жаки встал раньше солнца.

Не умываясь, облачившись в рабочий комбинезон, облепленный десятками ярких фирменных знаков, он направился к гаражу.

Спросонья Жаки всегда знобило. Он предпочитал умываться позднее, перед самым завтраком, — окончена работа, и можно снять с рук едкой, вонючей мазью сочные следы металла, масла и резинового клея.

Еще с вечера Жаки оборудовал себе место в крайнем боксе длинного, машин на пятьдесят, гаража. Развесил велосипеды, разложил инструмент, аккуратно составил в угол недоведенные запасные колеса. Механики других команд, побросав машины, вещи и колеса, разбрелись по постелям. Дорога всех утомила, и никто не хотел работать, хотя утром начиналась гонка.

Жаки, как обычно, выбрал место тщательно: чтобы правильно падал свет, чтобы не дуло в согнутую спину. Каждый раз он устраивался капитально, будто располагался навечно, а не на одну ночь. Жаки старался с вечера сделать все, оставив на утро лишь минимум работы.

«Салажата поднимутся чуть свет и начнут морочить голову — то шатуны поставь подлиннее, то передачу замени… Трудно придется Роже с такими сопляками. Если только Мишель поддержит…

Когда хорошо знаешь ребят, сам все на машинах подгонишь. А сопляк от страха мечется — что хочет, сам не знает. Перевидал я их на своем веку. И что шефу вздумалось гнать Дюваллона на заштатную гонку? Ведь Крокодил еще не растерял своих зубов…»

Сидя на маленьком стульчике, Жаки сучил ключом по спицам запасного колеса. Подобно струнам гитары, к которым прикасается настройщик, он трогал пальцами подтянутые спицы, то ослабляя их, то подтягивая еще туже. Со стороны его работа выглядела шарлатанством: только Жаки известно, как определял он готовность спицы — то ли по упругости металла, то ли по звуку, который издавала спица от прикосновения ключа. Небольшая, в виде буквы П, рамка весело взвизгивала под крутящимся колесом. Подтянув несколько спиц, Жаки на пробу пускал колесо резким движением кисти. При каждом таком запуске стука становилось меньше и меньше. И наконец колесо запело ровно и звонко. Отрегулировав одно колесо, Жаки откладывал его в сторону и тут же принимался за следующее. Он заканчивал уже четвертое колесо, когда в гараж как-то сразу, шумно, почти все, ввалились механики.