Радий Погодин - Ожидание (три повести об одном и том же)

На­ко­нец она на­шла мат­рос­ский ре­мень с по­тем­нев­шей от вре­ме­ни пряж­кой.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на рас­кру­ти­ла ре­мень над го­ло­вой и вдруг, от­швыр­нув его к па­ро­вой ба­та­рее, опус­ти­лась на пол. Она си­де­ла по­сре­ди раз­бро­сан­ной оде­ж­ды и всхли­пы­ва­ла.

– Что с ва­ми де­лать? – бор­мо­та­ла она. – Мер­зав­цы. Му­чи­те­ли. – Она под­ня­ла на Ван­дер­бу­ля за­пла­кан­ные гла­за. – Это­т-то, твой дру­жок, Гень­ка, с третье­го эта­жа спрыг­нул.

– Что с ним?– про­шеп­тал Ван­дер­буль.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на вы­тер­ла гла­за уг­лом на­крах­ма­лен­ной ска­тер­ти.

– Ни­че­го с ним не сде­ла­лось. Да­же ко­лен­ки не по­ца­ра­пал. Па­ра­шю­тист не­год­ный. Пар­ши­вец. И ещё хо­хо­чет. И ещё рад че­му-то… А ты че­го ра­ду­ешь­ся?! – крик­ну­ла она Ван­дер­бу­лю.

Ван­дер­буль сел на пол ря­дом с Люд­ми­лой Та­ра­сов­ной. Ему за­хо­те­лось уте­шить её. Но он не знал чем и, на­вер­но, по­это­му ска­зал са­мую не­ле­пую и са­мую веч­ную фра­зу на све­те:

– Из­ви­ни­те, мы боль­ше не бу­дем.

На пе­ре­кре­ст­ке ре­гу­ли­ров­щи­к-ми­ли­цио­нер ма­хал па­лоч­кой. Он ка­зал­ся се­бе ди­ри­жё­ром. Но на ули­це нет ди­ри­жё­ров. Ули­ца жи­вёт са­ма по се­бе. Ули­ца учит че­ло­ве­ка раз­ду­мью, как мор­ские вол­ны, как лес, как ре­ка с об­ры­ви­сты­ми бе­ре­га­ми. Она и по­хо­жа на ре­ку. Фар­ва­тер ее обо­зна­чен вы­вес­ка­ми. Вы­вес­ки, без­ус­лов­но, кра­си­вые и, ко­неч­но, соз­да­ны для удоб­ст­ва: «Ги­про­бум», «Рос­ко­оп­тех­снаб», «Кож­га­лан­те­рея».

Ван­дер­буль хо­дил по ули­цам уже мно­го ча­сов. Люд­ми­ла Та­ра­сов­на от­пус­ти­ла его под че­ст­ное сло­во. На Те­ат­раль­ной пло­ща­ди Ван­дер­буль столк­нул­ся с дву­мя мо­ря­ка­ми. У них бы­ли ши­ро­кие на­шив­ки на ру­ка­вах и ши­ро­кие по­ло­сы ор­ден­ских лент. Ван­дер­буль дол­го гля­дел, как они, раз­го­ва­ри­вая, са­ди­лись в ав­то­бус.

Ка­пи­тан ка­над­ско­го па­ро­хо­да ска­зал, сдав его по­гра­нич­ни­кам:

– Ко­гда убе­гайт та­кое маль­чиш­ка, – это зна­чит, что в нём вы­рас­тайт храб­рый муж­чи­на. По­пи­ши­те это па­пан, что­бы он не по­рол его очень.

Ко­ман­дир по­гра­нот­ря­да, пол­ков­ник, дол­го раз­го­ва­ри­вал с Ван­дер­бу­лем. Ван­дер­буль бо­ял­ся та­ких слов, как из­ме­на, пре­да­тель­ст­во, но пол­ков­ник рас­спра­ши­вал его об от­мет­ках и вся­че­ских пус­тя­ках. По­том он ска­зал:

– О ро­ди­те­лях ты не по­ду­мал, ко­неч­но.

Ван­дер­буль опус­тил го­ло­ву. Обож­жён­ную ру­ку он су­нул ме­ж­ду ко­лен. Кровь в ру­ке би­лась толч­ка­ми, она слов­но про­дол­жа­ла счёт, на­ча­тый Лю­цин­д­рой на кух­не. Толь­ко счёт был сей­час очень мед­лен­ный, и дру­гая боль, по­силь­нее ожо­га, рос­ла в Ван­дер­бу­ле.

Он опять по­до­шёл к сво­ему до­му. Он знал на нём ка­ж­дую вы­бои­ну, ка­ж­дую над­пись в па­рад­ных.

Из под­во­рот­ни вы­бе­жа­ла Лю­цин­д­ра, Ван­дер­буль вздрог­нул, спря­тал­ся за де­ре­во. Чул­ки у Лю­цин­д­ры один длин­нее, дру­гой ко­ро­че. Но­вые туф­ли ве­ли­ки – зад­ни­ки шлё­па­ют.

Лю­цин­д­ра по­стоя­ла воз­ле па­рад­ной и убе­жа­ла об­рат­но.

Ван­дер­бу­лю хо­те­лось дог­нать её, но он не сдви­нул­ся с мес­та.

Из про­ул­ка вы­шла ста­руш­ка в чёр­ном паль­то с по­бе­лев­ши­ми от древ­но­сти шва­ми. Она мел­ко ша­га­ла за лох­ма­тым терь­е­ром. Пёс хри­п­ло и час­то ды­шал. Ос­та­нав­ли­вал­ся, скорб­но смот­рел на разъ­ев­ших­ся го­лу­бей. Это был пёс-а­ст­ма­тик, ста­рый, не­уми­раю­щий пёс. Ван­дер­буль ко­гда-то бо­ял­ся его.

– Ды­шишь ещё, – об­ра­до­ван­но ска­зал Ван­дер­буль.

Пёс ткнул­ся ему в но­ги и, жа­лу­ясь, за­дро­жал.

– Он уже пло­хо ви­дит, – ска­за­ла ста­руш­ка. – Он до­б­рый.

В воз­ду­хе сто­ял сла­бый за­пах тра­вы. Бен­зи­но­вая гарь не сме­ши­ва­лась с этим за­па­хом, как жир не сме­ши­ва­ет­ся с чис­той во­дой.

Ван­дер­буль знал: ма­ма се­го­дня не ус­нёт всю ночь. Она бу­дет хо­дить, по­прав­лять на нём одея­ло. А отец ска­жет ей:

– Ну, ус­по­кой­ся… Ну, всё в по­ряд­ке…

Ван­дер­бу­лю ста­ло тоск­ли­во от этих мыс­лей – не­воз­мож­но тер­петь.

Кто-то тро­нул его за ру­кав.

Ван­дер­буль под­нял гла­за. Пе­ред ним стоя­ли Лю­цин­д­ра и Гень­ка.

– Хо­ро­шо, что мы те­бя встре­ти­ли пер­вые, – ска­зал Гень­ка.

Они по­та­щи­ли его от под­во­рот­ни, про­лез­ли сквозь ды­ру в за­бо­ре и, ни­че­го не объ­яс­няя, за­тол­ка­ли в чу­жую па­рад­ную.

На пло­щад­ке третье­го эта­жа они под­ве­ли Ван­дер­бу­ля к ок­ну. На ули­це сре­ди ред­ких про­хо­жих хо­ди­ла ма­ма. Она хо­ди­ла взад и впе­рёд.

– Го­во­рят, ма­те­ри на рас­стоя­нии чув­ст­ву­ют всё, что тво­рит­ся с их деть­ми, – ска­за­ла Лю­цин­д­ра.

– Она уже не­де­лю так хо­дит, – ска­зал Гень­ка.

Во рту у Ван­дер­бу­ля ста­ло су­хо и жар­ко. Он смот­рел на мать, по­ху­дев­шую за эти дни.

Во дво­ре кри­ча­ла ма­лень­кая де­воч­ка тон­ким пе­чаль­ным го­ло­сом:

– Ма­ма!

И сно­ва кри­ча­ла, за­драв го­ло­ву к не­мо­му ок­ну:

– Ма­му­ся!

Ван­дер­буль по­бе­жал вниз по ле­ст­ни­це, слы­ша все вре­мя крик де­воч­ки:

– Ма­ма!.. Ма­му­ся!..

Ес­ли дол­го ехать на раз­ном транс­пор­те, то, ко­неч­но, в го­ло­ву мо­жет прий­ти мысль, буд­то всё на­се­ле­ние стра­ны бро­си­ло жи­ли­ща и пус­ти­лось в до­ро­гу.

Кри­ча­ли по­ез­да в но­чи. Их крик бу­дил ре­бя­ти­шек, ко­то­рые чмо­ка­ли со­ски и, на­вер­ное, во­об­ра­жа­ли, буд­то мир – это всё, что мель­ка­ет, буд­то дом – это всё, что тря­сет­ся и мчит­ся ку­да-то впе­рёд.

По­ез­да бе­гут по си­ним рель­сам.

Са­мо­ле­ты ле­тят по си­не­му не­бу.

Ко­раб­ли идут по си­ней во­де.

Слав­ка сам при­ду­мал та­кие сло­ва. Он по­ёт шё­по­том, что­бы ма­ма не слы­ша­ла. Ина­че она ска­жет, что Слав­ка – на ред­кость без­дар­ный сын. Слав­ка был очень за­стен­чи­вым. Он стес­нял­ся да­же соб­ст­вен­ной те­ни. Он все­гда ста­но­вил­ся так, что­бы тень его не па­да­ла на дру­гих.

Слав­ка хо­тел со­чи­нить та­кие сло­ва, буд­то есть на зем­ле ко­неч­ная стан­ция, где схо­дят­ся все по­ез­да, па­ро­хо­ды и са­мо­лё­ты. Ведь есть же где-то ко­нец всех до­рог.

Слав­ка ехал в ку­пей­ном ва­го­не. Ле­тел на са­мо­лё­те АН-2, в ко­то­ром две­на­дцать мест.

Те­перь Слав­ка ехал по ши­ро­ко­му ли­ма­ну с жёл­той во­дой. На боль­шом пас­са­жир­ском ка­те­ре с птичь­им на­зва­ни­ем «Лас­точ­ка».

На па­лу­бе вся­кие раз­го­во­ры.

Тол­стая жен­щи­на с тре­мя вну­ка­ми го­во­рит: