Марсель Паньоль - ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ

Слава моего отца Марсель Паньоль ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ СОДЕРЖАНИЕ Слава моего отца Замок моей матери Пора тайн ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ АВТОРА [112] Marcel Pagnol DE L'ACADEMIE, FRANCHISE SOUVENIRS D'ENFANCE Julliard, 1977 Главы из книги «Воспоминания детства Пер. с франц. Н. Гнединой; М.: Дет. лит., 1980.-352 с, ил ДОПОЛНЕННОЕ ПЕРЕИЗДАНИЕ

Замок моей матери Марсель Паньоль ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ СОДЕРЖАНИЕ Слава моего отца Марсель Паньоль ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ СОДЕРЖАНИЕ Слава моего отца Замок моей матери Пора тайн ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ АВТОРА [112] Marcel Pagnol DE L'ACADEMIE, FRANCHISE SOUVENIRS D'ENFANCE Julliard, 1977 Главы из книги «Воспоминания детства Пер. с франц. Н. Гнединой; М.: Дет. лит., 1980.-352 с, ил ДОПОЛНЕННОЕ ПЕРЕИЗДАНИЕ Замок моей матери Пора тайн ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ АВТОРА [112] Marcel Pagnol DE L'ACADEMIE, FRANCHISE SOUVENIRS D'ENFANCE Julliard, 1977 Главы из книги «Воспоминания детства Пер. с франц. Н. Гнединой; М.: Дет. лит., 1980.-352 с, ил ДОПОЛНЕННОЕ ПЕРЕИЗДАНИЕ

Пора тайн

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ АВТОРА [112]

Marcel Pagnol

DE L'ACADEMIE, FRANCHISE

SOUVENIRS D'ENFANCE Julliard, 1977

Главы из книги «Воспоминания детства

Пер. с франц. Н. Гнединой;

М.: Дет. лит., 1980.-352 с, ил

ДОПОЛНЕННОЕ ПЕРЕИЗДАНИЕ

Теплым апрельским вечером я возвращался из школы домой с отцом и братишкой Полем. Это было в среду — в чудеснейший день недели, потому что ничего нет лучше кануна чудесного завтра [1]. Шагая по тротуару улицы Тиволи, отец сказал:

— Малыш, завтра утром ты мне понадобишься.

— Зачем?

— Увидишь. Это сюрприз.

— А я? Я тоже понадоблюсь? — ревниво спросил Поль.

— Разумеется. Только Марсель пойдет со мною, а ты будешь дома смотреть, как уборщица подметает погреб. Это очень важно.

— Вообще-то, — ответил Поль, — я боюсь ходить в погреб, но с уборщицей не побоюсь.

Наутро, часам к восьми, отец пропел зорю и сдернул с меня одеяло.

— Ты должен быть готов через полчаса. Я иду бриться.

Я протер глаза, потянулся я встал.

А Поль накрылся простыней, и из-под нее выглядывал лишь золотой завиток на кудрявой макушке.

Четверг повелось считать «банным днем», и моя мама все эти правила принимала совершенно всерьез.

Первым делом я с ног до головы оделся, потом разыграл комедию умывания, точнее говоря — исполнил сотворенную мною еще тогда, за двадцать лет до появления шумовиков на радио, симфонию шумов, которая должна была всех уверить, что я навожу на себя чистоту.

Сначала я открыл кран над раковиной, хитроумно оставив его чуть привернутым, чтобы захрипели трубы, — таким манером я давал знать родителям, что приступил к умыванию.

Вода бурлила, струясь в слив, а я наблюдал, держась на почтительном расстоянии.

Минут через пять я резко завернул кран, и он возвестил о своем закрытии мощным толчком труб, сотрясая перегородку.

Я выждал и причесался. Затем побренчал по каменному полу цинковым тазиком и снова открыл кран, но медленно, отвертывая его потихоньку. Кран зашипел, замяукал и опять, захлебываясь, захрипел. Я дал воде литься целую минуту — ровно столько, сколько нужно, чтобы прочитать страничку «Стальных ног» [2]. И аккурат в ту самую секунду, когда Крокиньоль, подставив ножку сыщику, пустился наутек, над примечанием «продолжение следует», я опять резко завернул кран.

Успех был полный: получилась двойная детонация, от которой задрожала труба.

Потом еще пинок в цинковый таз, и я закончил в положенный срок почти взаправдашнюю процедуру омовения, обойдясь без капли воды.

Я застал отца за обеденным столом. Он считал деньги, а мама, сидя напротив него, пила кофе. Ее черные с синим отливом косы свешивались за спинкою стула до самого пола. Мой кофе с молоком был уже налит. Мама спросила:

— Ноги вымыл?

Зная, какое большое значение придает она этому нестоящему делу (не пойму, право, зачем мыть ноги, раз их не видно), я твердо ответил:

— Вымыл. Обе.

— Ногти постриг?

Мне подумалось, что если я хоть однажды признаюсь в своей оплошности, то сойдет за правду все остальное.

— Нет, — ответил я, — не пришло в голову. Но я стриг ногти в воскресенье.

— Ладно, — сказала мать.

Она, по— видимому, удовлетворилась этим. Я тоже. Пока я ел бутерброды, отец говорил:

— Ты ведь еще не знаешь, куда мы идем. Так вот: маме надо пожить на свежем воздухе. Поэтому я снял — пополам с дядей Жюлем — виллу за городом, среди холмов; там, на холмогорье, мы и проведем летние каникулы.

Я пришел в восторг:

— А где эта вилла?

— Далеко отсюда, в сосновом бору.

— Очень далеко?

— О да, — сказала мама. — Сначала надо ехать трамваем, а потом несколько часов идти пешком.

— Значит, это совсем дикое место?

— Порядком, — ответил отец. — Это на самом краю пустынной гариги [3], которая тянется от Обани [4]до Экса [5]. Прямо-таки пустыня!

Тут прибежал Поль, босиком — он очень торопился узнать, что происходит, — и спросил:

— А верблюды там есть?

— Нет, верблюды там не водятся.

— А носороги?

— Носорогов не видал.

Я бы тоже задал еще уйму вопросов, но мама сказала:

— Ешь!

И мама подтолкнула мою руку ко рту, потому что я так и застыл с бутербродом в руке. Затем приказала Полю:

— Ступай надень домашние туфли не то опять схватишь ангину. Ну-ка бегом обратно!

И Поль пустился бегом обратно. Я спросил:

— Значит, ты сегодня повезешь меня туда, на холмогорье?

— Нет, — ответил отец. — Нет еще, Вилла эта совсем без мебели, ее нужно сперва обставить. Да только новая мебель стоит очень дорого, вот мы и пойдем сегодня в лавку старьевщика на улицу Катр-Шмен.

У отца была страсть покупать всякое старье у торговцев подержанными вещами.

Каждый месяц, получив в мэрии [6]свой учительский «оклад», он приносил домой разные диковинки: рваный намордник (50 сантимов), затупленный циркуль-делитель с отломанным кончиком (1 франк 50 сантимов), смычок от контрабаса (1 франк), хирургическую пилу (2 франка), морскую подзорную трубу, через которую все было видно шиворот-навыворот (3 франка), нож для скальпирования (2 франка), охотничий рог, немного сплюснутый, с мундштуком от тромбона (3 франка), не говоря уж о других загадочных вещах — назначение их осталось навеки неизвестным, и мы натыкались на них во всех углах дома.

Эти ежемесячные приобретения были для нас с Полем настоящим праздником. Но мама не разделяла нашего восторга. В недоумении разглядывала она лук с островов Фиджи или «точный» высотомер, стрелка которого, однажды поднявшись до цифры на шкале, указывающей 4000 метров (то ли при восхождении владельца высотомера на Монблан, то ли при его падении с лестницы), раз навсегда отказалась оттуда спускаться.