Кэтрин Патерсон - Иакова Я возлюбил

Когда Капитан вернулся, все мы сидели за столом. Он постучался. Я вскочила и побежала открывать, хотя мама не приказывала. Он стоял на крыльце, голубые глаза глядели устало, но улыбался он скорее радостно. На руках он держал рыжего кота.

— Смотри, кто меня нашел, — сразу сказал он мне.

Подбежала Каролина.

— Вы кота нашли! — заорала она, словно чем-то с этим котом связана, и потянулась к нему. Я было обрадовалась — сейчас цапнет, но он ее не тронул. По-видимому, буря его усмирила, поскольку он, громко урча, припал к сестрицыной груди.

— У-ты миленький! — залепетала она, тыкаясь носом в его мех. Если бы ее послали к бесу, она бы и его приручила. Отложив рыбы со своей тарелки, она отнесла ее на кухню, и кот, тая от блаженства, засунул мордочку в миску.

Капитан последовал за сестрицей и помыл руки нашей драгоценной водой. Потом он вынул большой белый платок, тщательно вытер их и вернулся в столовую. Я старалась отводить глаза, зная, что руки опасней для меня, чем лицо, но иногда все ж взглядывала.

— Ну, вот, — сказал он, словно его кто спрашивал, — подбросили меня сегодня в Крисфилд.

Все посмотрели на него и что-то забормотали, хотя было ясно, что он все равно расскажет, спросим мы или нет.

— Ездил я к Труди в больницу, — сказал он. — У нее стоит пустой очень хороший дом. Я подумал, она не будет против, если я там поживу, пока не найду постоянного жилища.

Он тщательно расправил салфетку, положил ее на колени и поднял взгляд, словно ждал нашего приговора.

Первой заговорила бабушка.

— Так я и знала, — туманно проговорила она, не объясняя, что она имеет в виду.

— Хайрем, — сказал папа, — зачем вам спешить? Мы очень рады, что вы с нами.

Капитан искоса взглянул на бабушку, уже открывшую рот, и обогнал ее:

— Спасибо вам большое. Всем, всей семье. Но я у нее там все приберу. Ей будет удобней, когда она вернется. Видите, нам обоим польза.

Ушел он сразу после ужина. Вещей у него не было, он просто взял кота.

— Подождите минутку, — сказала Каролина. — Мы вас проводим.

Она схватила голубой шарф и накинула его на голову. В таком виде она всегда напоминала девушку с рекламы.

— Пошли, — сказала она, и я двинулась вслед за ней.

Так я с ними и шла, едва передвигая ноги. Оно и лучше, твердила я. Пока он здесь, мне несдобровать. Даже если я себя не выдам, бабушка догадается. Но, Господи, как тяжело с ним расставаться!

Начались занятия, и, я думаю, это помогло. Теперь, когда мистер Райс ушел, на всю школу остался один учитель. Раньше у нас было двадцать человек, теперь — пятнадцать: двое весной кончили, трое ушли на фронт. Шесть человек, в том числе — мы с Криком и Каролиной, только поступили, пятеро учились во втором классе, трое — в третьем, а одна девочка, Мирна Долмен — в старшем, четвертом. Она носила очки с толстыми стеклами и все годы напролет мечтала стать учительницей начальной школы. Наша учительница, мисс Хэзел Маркс, ставила ее нам в пример. По-видимому, образцовым был для Хэзел тот, кто чисто пишет и никогда не улыбается.

Не улыбалась той осенью и я, но писала все так же плохо. Без мистера Райса в школе было скучно. В восьмом классе начальной он с нами не занимался, но нам разрешали каждый день ходить в среднюю, на музыку, потому что хор не мог обойтись без Каролины. Конечно, я была ей обязана, но все равно эти уроки любила. А теперь ждать нечего, все позади.

С другой стороны, как-то спокойней, когда все дни скучные. Помню, я слышала, что некоторые совершают преступления, чтобы попасть в тюрьму. Их я понимала. Иногда и тюрьма покажется раем.

Первый класс средней школы (а так — девятый) располагался в самом плохом ряду, спереди и справа, далеко от окна. Я часами смотрела на недовольную физиономию Вашингтона, изображенную Гилбертом Стюартом. Наблюдения привели меня к выводу, что наш первый президент, кроме завиточков, большого горбатого носа и красных щек, обладал поджатыми, как у старой девы, губами и двойным подбородком. Это бы ничего, если бы не синий пронзительный взгляд, который мог прочитать все, что творится в моем мозгу.

— Стыдно, Сара Луиза, — говорил он всякий раз, когда я на него посмотрю.

Той осенью я изучала руки. Я решила, что именно они — самое выразительное в теле, хуже глаз. Вот, например, если увидеть одни каролинины руки, сразу можно догадаться, что она талантливая. Пальцы у нее такие же длинные и тонкие, как у этой барышни с «ПОНДОМ». Ногти — совершенно овальные и выдаются самую чуточку. Человека с длинными ногтями нельзя принимать всерьез, а если они слишком короткие — у него не все в порядке. У моей сестрицы ногти были точно такой длины, чтобы показать, что у нее есть и талант, и сила воли, он не пропадет зря.

А вот у Крика были широкие руки, короткие пальцы, обкусанные ногти. Кожа — красная, шершавая, он ведь работал, но мускулов — маловато. Как ни печально, признала я, такие руки бывают у хороших, но заурядных людей. Да, он мой лучший друг, но надо же смотреть фактам в лицо, даже неприглядным.

Теперь — я. Ну, о своих руках я говорила. Как-то, решая уравнения, я решила изменить свою злосчастную жизнь, изменив руки. Позаимствовав немного из крабьих сокровищ, я пошла в галантерею-парфюмерию и купила флакон лосьона, маникюрные ножнички, ногтечистки, пилочки, даже лак. Хоть он был и бесцветный, мне казалось, что это уж совсем нагло.

Когда рассветало настолько, что можно было видеть без лампы, я обрабатывала руки. То был обряд, серьезный, как молитва миссионера, и управиться я старалась, пока сестрица спит. Держала я мои инструменты в самом заднем ящике нашего общего бюро.

Однако хитрости не помогли. Как-то я пришла и увидела, что Каролина мажет руки моим лосьоном.

— Откуда ты его взяла?

— Из твоего ящика, — сказала она с невинным видом. — Я думала, ты ничего против не имеешь.

— Прям, не имею! — отвечала я. — С какой это стати ты шаришь по чужим ящикам, таскаешь…

— Ну, Ли-ис! — сказала она, поливая еще лосьону. — Какая ты жадина!

— Ладно! — закричала я. — На! На! Все бери!

Я схватила бутылку и швырнула в стену, над ее головой. По стене пополз лосьон с осколками.

— Лис, — спокойно сказала сестра, посмотрев на меня и на стену, — ты в себе?

Я кинулась из дому, к югу, к болоту, но вспомнила, что его нет. Трясясь, стояла я там, где раньше начиналась тропинка, и мне казалось, что сквозь слезы различаю среди вод кусочек земли, мое былое убежище, отрезанное от острова, заброшенное, одинокое.

Сестра никому не сказала про лосьон, и никто не подозревал, что я рехнулась. Что я знала, то знала, только время от времени вспоминая о своем сокровище. Конечно, я сошла с ума; как ни странно, признав это, я сразу успокоилась. Ничего поделать я не могла, вреда особого от меня не было. В конце концов, бутылкой я запустила в стену, а не в человека. Беспокоить родителей не стоило. Можно жить на острове тихо-мирно, самой по себе, как тетушка Брэкстон. Никто не обращал на нее внимания. Если б не кошки, она б, наверное, жила и умерла, почти совсем забытая. Каролина уверена, что уедет, так что после бабушки, мамы и папы дом останется мне (о смерти родителей я думала с очень уж легким содроганием). Если я захочу, я смогу ловить крабов, как мужчина. Безвредным психам разрешают много такого, в чем обычным людям отказывают. Словом, не буду ни к кому лезть, и меня оставят в покое. Думая о том, что я сумасшедшая и свободная старуха, я, можно сказать, радовалась.