Люси Монтгомери - Аня из Инглсайда

— Вот зонтик, Дови, — сказала она, сдерживая дыхание. — А теперь скажи мне секрет.

Это было полной неожиданностью для Дови. Она не предполагала, что дело зайдет так далеко, — она не думала, что мать позволит Нэн отдать ее красный зонтик. Дови поджала губы.

— Не знаю, будет ли этот оттенок красного мне к лицу. Он слишком кричащий. Пожалуй, я все-таки не скажу.

Но Нэн обладала силой духа, и чары Дови еще не смогли низвести этот дух до слепой покорности. Ничто не возмущало его быстрее, чем несправедливость.

— Уговор есть уговор, Дови Джонсон! Ты сказала: зонтик — за секрет. Вот зонтик, и ты должна выполнить свое обещание.

— Ну, хорошо, — сказала Дови утомленно.

Вдруг все замерло. Порывы ветра стихли. Вода перестала плескаться вокруг столбов пристани. Нэн содрогнулась от восхитительного волнения. Она наконец узнает, что известно Дови.

— Знаешь семью Джимми Томаса из рыбачьей деревни? — спросила Дови. — Шестипалого Джимми Томаса?

Нэн кивнула. Конечно, она знала Томасов, ну, во всяком случае, знала о них. Шестипалый Джимми иногда заходил в Инглсайд и предлагал рыбу. Но, по словам Сюзан, она никогда не могла быть уверена, что рыба у него свежая. Нэн не нравилась его внешность — его лысая макушка, пышные кудрявые белые волосы по обе стороны от нее и красный крючковатый нос. Но какое отношение Томасы имели к тайне?

— А Касси Томас ты знаешь? — продолжила Дови.

Нэн видела Касси Томас — Шестипалый Джимми привозил дочку как-то раз с собой на телеге с рыбой. Касси была ее ровесницей, с копной рыжих волос и дерзкими серо-зелеными глазами. Она показала Нэн язык.

— Ну… — Дови глубоко вздохнула, — вот вся правда о тебе. Ты — Касси Томас, а она — Нэн Блайт.

Ошеломленная Нэн растерянно смотрела на Дови. У нее не возникло даже смутного понятия о том, что может иметь в виду Дови. То, что она сказала, было полнейшей бессмыслицей.

— Я… я… что ты хочешь сказать?

— Мне кажется, все достаточно ясно. — Дови смотрела на нее с жалостливой улыбкой. Раз уже ее вынудили сказать секрет, она намерена сделать этот секрет заслуживающим того, чтобы быть сказанным. — Ты и она родились в одну ночь. Тогда Томасы жили в Глене. Нянька взяла сестру Ди к Томасам и положила там в колыбель, а тебя отнесла к матери Ди. У нее не хватило смелости взять и Ди, а иначе она это сделала бы. Она ненавидела мать Ди и выбрала этот способ, чтобы свести с ней счеты. Вот так и вышло, что ты на самом деле Касси Томас и должна бы жить в рыбачьей деревне, а бедная Касси должна бы наслаждаться жизнью в Инглсайде, вместо того чтобы мучиться в доме Шестипалого, где ее частенько поколачивает мачеха. Мне часто так жаль ее.

Нэн верила каждому слову этой нелепой выдумки. Она никогда в жизни не лгала и ни на миг не усомнилась в правдивости Дови. Ей никогда не пришло бы в голову, что кто-то — тем более ее обожаемая Дови — может выдумать такую историю. Она смотрела на Дови страдальческими глазами существа, безвозвратно утратившего все иллюзии.

— Как… как твоя тетя Кейт узнала об этом? — задыхаясь, еле выговорила она пересохшими губами.

— Нянька призналась ей на смертном одре, — мрачно сообщила Дови. — Я полагаю, ее мучила совесть. Тетя не сказала никому, кроме меня. Когда я приехала в Глен и увидела Касси Томас… Нэн Блайт, я хочу сказать… Я внимательно посмотрела на нее. У нее рыжие волосы и глаза точно такого цвета, как у твоей матери. А у тебя и глаза темные, и волосы… Вот по какой причине ты не похожа на Ди — близнецы всегда выглядят совершенно одинаково. И у Касси точно такие же уши, как у твоего отца, — красивые и так плотно прилегают к голове. Я полагаю, теперь уже ничего нельзя исправить, но часто думаю о том, что это несправедливо. Тебе так легко живется, и наряжают тебя как куколку, а бедная Касси… то есть Нэн… в лохмотьях и часто недоедает. И старый Шестипалый бьет ее, когда приходит домой пьяный! Ну что ты так на меня уставилась?

Нэн чувствовала, что не в силах вынести эту муку. Все теперь стало пугающе ясно. Люди всегда находили странным, что она и Ди совсем не похожи друг на друга. Вот почему это так!

— Я ненавижу тебя, Дови Джонсон, за то, что ты мне это сказала!

Дови спокойно пожала пухлыми плечами.

— Я же не говорила, что тебе это будет приятно, правда? Да я и не хотела ничего рассказывать. Ты заставила меня… Куда ты?

Нэн, бледная и пошатывающаяся, поднялась на ноги.

— Домой… сказать маме, — страдальчески пробормотала она.

— Не смей! Ты клялась, что не скажешь! — выкрикнула Дови.

Нэн растерянно уставилась на нее. Это была правда. Она обещала, что ничего не скажет. А мама всегда говорила, что нельзя нарушать обещания.

— Я, пожалуй, сама пойду домой, — сказала Дови; ей не совсем нравился вид Нэн.

Она схватила зонтик и убежала, ее толстые голые икры быстро мелькали вдоль пристани. Позади она оставила несчастного ребенка, сидящего среди руин своего маленького мира. Дови это мало волновало… Доверчивая — слишком слабо сказано! И одурачить-то ее было не очень интересно. Конечно, она все расскажет матери, как только вернется домой, и узнает, что ее обманули.

«Хорошо, что я в воскресенье уезжаю домой», — думала Дови.

Нэн долго сидела на пристани — ей показалось, что прошли часы, — сидела, ничего не видя перед собой, сокрушенная, полная отчаяния. Она не была маминой дочкой! Она была дочкой Шестипалого Джимми… Шестипалого Джимми, которого она всегда втайне боялась, просто потому, что у него шесть пальцев. Она не имела права жить в Инглсайде, быть любимой папой и мамой. «О!» Нэн жалостно застонала. Мама и папа не будут больше любить ее, если узнают правду. Вся их любовь обратится на Касси Томас.

Нэн приложила руку ко лбу.

— У меня от этого голова кружится, — сказала она.

— Почему ты ничего не ешь, лапочка? — спросила Сюзан за ужином.

— Не была ли ты сегодня слишком долго на солнце, дорогая? — спросила мама встревоженно. — У тебя болит голова?

— Да-а, — сказала Нэн. Но у нее болела не голова. Неужели она солгала маме? А если так, то сколько еще раз ей придется лгать? Ведь она знала, что никогда больше не сможет есть, никогда, пока ее мучает то, что ей известно. И она знала, что никогда не сможет рассказать об этом маме. Не столько из-за обещания — разве не сказала Сюзан однажды, что плохое обещание лучше нарушить, чем выполнить? — но потому, что этим она причинила бы маме боль. Почему-то Нэн знала, что маме, вне всяких сомнений, было бы ужасно больно. И папе тоже.

Однако была еще Касси Томас. Она ни за что не станет называть ее «Нэн Блайт». То ужасное чувство, которое испытывала Нэн, когда думала о Касси Томас как о настоящей Нэн Блайт, невозможно описать. Ей казалось, что эта мысль совершенно стирала ее с лица земли. Если она не Нэн Блайт, она никто! Она ни за что не станет Касси Томас.