Фрида Вигдорова - Дорога в жизнь

«В чемодане лежали расписки ребят в получении денег. Значит, я теперь не могу отчитаться в расходе восемнадцати с половиной тысяч рублей. Как быть?»

Тогда секретарь совета командиров Шурка Жевелий говорит:

«Надо взять новые расписки».

Мы слушаем и думаем про себя: это верно, расписки надо взять, другого выхода нет. Но ведь, может, кто и забудет, спутает. А может быть и хуже: получил пятнадцать, а напишет десять, вот что плохо. У нас ведь ребята разные, есть такие, что пришли совсем недавно прямо из тюрьмы…

И вот на общем собрании Антон Семенович сказал ребятам, чтоб каждый написал на отдельной бумажке расписку на все деньги, сколько получил в дороге. Каждый сел, припомнил, написал. Вечером в совете стали приводить эти расписки в порядок – как ни говорите, четыреста штук! Разложили мы их по взводам, и каждый взвод отдельно подсчитывает.

«Подведут… ой, подведут, черти!» – шепчет мне Шурка.

И я тоже сижу, считаю, а сам думаю: как бы не подвели!

Шурка положил перед собой тетрадку и крупно так вывел: «18.541 р. 25 к.». И вот приходит минута: по взводам все проверено и записано, надо подводить общий итог. Шурка берет карандаш и начинает считать. Считал, считал, потом как бросит карандаш: «Не могу! – говорит. – Считай ты, Колька!»

Колька сел и начал вслух: три да четыре, да пять, да один, да девять… и пишет первую цифру итога: пять. Мы все закричали: правильно! А Щурка шипит:

«Подумаешь, правильно! Рано обрадовались. В копейках никто врать не будет».

Так мы считали. Когда дошли до десятков, Колька ошибся в подсчете – его тут же стукнули по затылку, и никто за него не заступился. А под окном столпились коммунары и ждут.

Наконец досчитали. Объявляет Колька общую цифру: «18.506 р. 25 коп.». Стало быть, недочет тридцать пять рублей всего-навсего. Ну, это еще не беда. Тут только мы почувствовали, до чего устали от волнения. Кажется, легче было вагон дров переколоть. Но все-таки противно: есть кто-то подлый среди нас. Хоть мы и думали про себя, как бы не подвели, а все-таки надеялись, что все сойдется… Шурка высунулся в окошко и говорит:

«Подсчитали. Тридцать пять целковых не хватает».

Там тоже молчат, не радуются. Шурка и говорит:

«А все отдали бумажки?»

«Все», – отвечают ему.

И тут Шурка как хлопнет себя по лбу.

«Ах я старый чурбан! – кричит. – Ах, собака! Нате!»

Выхватил из кармана бумажку и бросил на стол, а на ней – расписка, что Александр Жевелий получил в счет заработка тридцать пять рублей. Мы все и хохочем и ругаем его – дескать, вот голова дырявая, из-за тебя зря расстраивались. А Колька подскочил к окну и кричит:

«Правильно! Тютелька в тютельку! Копейка в копейку!»

За окном все, как один:

«Ур-ра!»

А Антон Семенович спокойно так говорит:

«А по-моему, иначе просто быть не могло».

Вот вам и вся история. Так-то.

– Ух ты! – сказал Петька.

Другие тоже как-то облегченно зашевелились вокруг меня. И тут я перехватываю странный, напряженный взгляд Репина. Он сразу отводит глаза и с наигранным безразличием произносит:

– Король, а горн ты что, загнал?

– Чего? – Король недоуменно поднимает брови.

Всплеснулся шум и тотчас замер. Все стихло, как перед грозой. Удивительно – никто, никто, даже Петька не только не начал разговора о горне, но, казалось, и не вспомнил о нем. А вот Репин помнил, все время помнил.

– Горн, говорю, спустил по дешевке?

– Да какой гори? Про что ты?

– В то утро, как вы ушли, пропал горн. Ты что ж, не знаешь?

– Да ты что, спятил?! – Король вскочил. Голос у него был сиплый, неузнаваемый: – Ты что? Ты… Чтоб я… чтоб я взял?! Ах ты…

Он рванулся к Репину, я едва успел схватить его за плечи:

– Погоди, Дмитрий!

– Нет, я ему сейчас морду… я ему… я…

Репин встал побледневший, но спокойный.

– Все так думают, не я один, – сказал он с вызовом.

– Не ври! – громко и зло сказал Жуков. – Никто и не вспомнил, один ты!

– Мы не брали, – растерянно заговорил Разумов. – Что вы, ребята! Мы и не знали…

– Можно подумать, что вы вообще никогда ничего не брали! – усмехнулся Репин.

И тут Разумов как-то неуверенно, неумело замахнулся и ударил Андрея по лицу. Ни я, никто не успел помешать ему – мы давно вскочили и стояли настороже, готовые разнять, развести, готовые удержать Короля, но мы меньше всего ждали, что в драку полезет Разумов.

Чьи-то руки схватили Разумова, кто-то оттащил Андрея. Все это долго рассказывать и описывать, а в действительности промелькнули какие-то доли секунды – мы не успели ни вздохнуть, ни опомниться, ни сообразить, что такое произошло сейчас у нас на глазах.

До чего же у меня чесались руки – схватить Репина за шиворот и встряхнуть хорошенько, встряхнуть так, чтобы все стало на место в этой вывихнутой, себялюбивой душе!

– Кулаком ничего не докажешь, – сказал я.

– А мы… мы не собираемся доказывать! – крикнул Король.

– И не нужно доказывать. Слушай, Репин, – продолжал я, в упор глядя на Андрея. – Ты мне говорил недавно про горн. Что я тебе сказал?

Репин сжал губы и отвернулся. Кругом было тихо, слышалось только дыхание ребят.

– Я тебе сказал, что не верю в это, – подчеркивая каждое слово, напомнил я.

– Семен Афанасьевич! – Жуков стоит подтянутый, серьезный, таким он бывает, когда ведет наши собрания или выступает в совете детского дома. – Ведь Репин мне сегодня то же самое говорил. А я ему сказал, чтоб он забыл и не повторял… Зачем ты вылез? – круто повернулся он к Андрею.

– Новое дело – зачем! А как же ему не вылезти! – нарушил настороженное молчание Подсолнушкин. – Ты спроси, чего он вылез, когда из Ленинграда приезжали. Разве он может, чтоб все, как следует?

– Злости в нем много, – откликнулся Сергей Стеклов.

– Злостью можно и подавиться, – неожиданно объявил Петька.

Я встретился взглядом с Алексеем Саввичем. Его глаза смеялись. «Молодцы! Я рад!» – говорили они.

– Значит, так, – я снова обратился к Королю и к Разумову, которого все еще придерживали за локти, хотя в этом уже не было никакой нужды, – забудьте, что сказал Репин. Забудьте, потому что никто с ним не согласен.

– Да и он-то говорит… без веры, – после короткой паузы, подыскав нужное слово, прибавил Жуков.

– Разрешите мне сказать, Семен Афанасьевич, – заговорила Екатерина Ивановна. До сих пор она молча стояла поодаль, у двери, вглядываясь в лица ребят. – Я думаю, все со мной согласятся, когда я скажу, что все мы рады возвращению Королева и Разумова. Королев с самого начала помогал поднимать наш дом, он полюбил его, а ушел… ушел не подумав. И Разумов ушел с ним не подумав, просто по дружбе. Не знаю, как вы, а я всегда была уверена, что они вернутся. И надо забыть о сегодняшнем разговоре, надо забыть, что Королев и Разумов уходили. Надо думать о завтрашнем дне. Вот, например: в каком отряде они теперь будут?