Фрида Вигдорова - Дорога в жизнь

– Знаете ли, Николай Иванович, боюсь, наши слушатели не вполне представляют себе, что это означало – задумать электрификацию нашей страны, хотя бы только заговорить об этом в тысяча девятьсот двадцатом году, – снова вступает в разговор Владимир Михайлович. – А вы представьте себе, друзья мои: только что кончилась война, в стране голод, разруха. В тяжелую пору в Кремль к Владимиру Ильичу приезжает один английский писатель. Он написал много книг о необыкновенных вещах: о путешествии на машине времени в будущее, о том, какова станет наша Земля через тысячи и миллионы лет, о жизни на других планетах… И вот этот писатель, прославившийся силою своего воображения, своей фантазии, услышал от Владимира Ильича, что наша Россия скоро будет электрифицирована. Он подошел к окну, посмотрел на темную Москву – и пожал плечами. И в книге, которую он после этого написал, он назвал Ленина мечтателем, фантазером. Понимаете, ему, автору многих фантастических романов, фантазии хватило только на то, чтобы представить себе, что электрический свет в России будет этак лет через сто!

Ребята смеются. Лира весело щурит черные глаза на электрическую лампу в матово-белом колпаке, которая заливает комнату ровным, ярким светом. И снова нить беседы перехватывает Николай Иванович.

– Вот видите, как они рассуждали: через сто лет, не раньше! А мы через семь лет, в двадцать седьмом, начали строить Днепрогэс. Эх, поглядели бы вы, ребята! Со всех концов съезжались люди – мастера-строители, бетонщики, каменщики, бывалый народ и совсем зеленая молодежь, чуть постарше вас. Вот, помню, был там один парнишка из Сибири – лет пятнадцати, не больше, и горячий… вроде Короля (это замечание развеселило ребят, а Король только головой покрутил, притворяясь смущенным, но, уж конечно, был очень доволен). Так вот, сибиряк этот – звали его Степа Белов, – он про Днепр говорил: бешеный. Он с этой бешеной рекой воевал, как с живым человеком. И верно, тут нельзя было зазеваться ни на секунду. Днепр… он, понимаете, с норовом. Он хоть и без слов, но очень даже понятно говорил: «А вот я не покорюсь! А вот я вам покажу, как со мной тягаться!» Он выжидал, притворялся смирным. А потом вдруг в минуту все уничтожал – всю работу. И пожалуйста – делай все заново. Нос вешать не приходилось. Вот я вам расскажу. Чтоб строить плотину, отгородили часть Днепра деревянными перемычками, выкачали воду. Начали строить. Степа-сибиряк все приговаривал: «Вот и подавись, и подавись перемычкой!» А Днепру и правда эта перемычка – кость в горле, и решил он от нее избавиться. И вот раз, дело было летом, вода промыла под перемычкой дыру и хлынула в котлован – неистово, со злостью. Люди едва спаслись. С великим трудом заложили эту дыру мешками со щебнем, а потом почти месяц откачивали воду. Почти месяц – а Днепру, чтоб устроить нам этакую пакость, понадобился час какой-нибудь! Вот какой это серьезный противник – природа, пока вы ее не одолели. А в другой раз…

– Николай Иванович, – перебивает Лира, – вам, верно, обидно, что вы не там?

Николай Иванович отвечает не сразу.

– Обидно, – говорит он наконец. – Еще как обидно!..

Вот теперь я знаю, кого напоминает мне сейчас Николай Иванович – эта мысль маячила в моем сознании все время, пока я его слушал: на солдата он похож – на солдата, которому пришлось покинуть поле боя накануне победы. Он рассказывал с завистью к оставшимся, с невольной обидой, что вот он – не довоевал.

Речь Кирова мы читали вслух, и ребята слушали ее, не упуская ни слова: ведь они теперь с Сергеем Мироновичем знакомые, они говорили с ним, у них будет лодка, названная его именем (нет, почему одна лодка? Много лодок! Целая такая флотилия: «Киров»!).

Речь была простая, и каждое слово в ней было понятно, каждое слово исполнено надежды:

«Мы нашли в нашей области на севере громаднейшие залежи железной руды… Железо там очень подходящее… Это такое железо, которое по своему качеству (я никого не хочу здесь обидеть) с любым районом может поспорить и потягаться».

– Видно, что рад! – говорит Лира.

– Еще бы не рад! – отвечает Николай Иванович и читает дальше: – «Успехи действительно у нас громадны. черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить. На самом деле, посмотрите, что делается. Это же факт!»

«Если по-человечески сказать, так хочется жить и жить» – это вслед за Сергеем Мироновичем мог сказать каждый из нас. Росла, становилась полнее и глубже наша сегодняшняя и завтрашняя радость.

Я слышал, как Лира кричал на Коробочкина, ведавшего нашей библиотекой:

– Ну тебя к чертям, пятый день прошу – дай про Седова! Долго еще тебя просить?

– Да я же тебе сказал русским языком: про Седова книжка у Репина.

– А ты отбери! Скажи, чтоб вернул. Мне она нужнее!

Когда я слышал такое, мне даже не хотелось делать Лире замечание за излишнее количество чертей в его речи. Все-таки это было здорово, что он забыл о существовании Нарышкина и помнил о путешествиях на Северный полюс.

А потом настал памятный день: я повез Короля и Репина на соревнования по пинг-понгу.

В вагоне оба они говорили мало, и оба маялись. По всему видно было: их одолевает страх, самый обыкновенный страх.

– Если видишь – я кидаюсь, дорогу не перебивай, – почти не разжимая губ, говорил Король.

– Ладно. Но если мяч резаный, так не бей, – отвечал Репин.

И опять оба умолкали надолго. Я пытался шутить, что-то рассказывал, но всякий раз натыкался на стену, которую они воздвигли между собою и всем миром.

К школе, где происходили соревнования, мы подъехали минута в минуту – к самому началу. Гриша Лучинкин сам встретил нас, показал, где раздеться, потрепал обоих игроков по плечу, сказал какие-то ободряющие слова, и ребята почти тотчас стали к столу. Их противниками были два подростка, крепко сбитые, хорошо натренированные: один чуть постарше и повыше, другой на вид более ловкий и подвижной, чем мои. На обоих были белые майки и синие трусы, на моих – голубые майки и черные трусы.

Сейчас, по сравнению с теми двумя, и Король и Репин показались мне какими-то потерянными и напуганными. Вокруг были школьники и школьницы. Это была та самая школа, где учились Таня и Женя.

Женя пожала мальчикам руки и ободряюще сказала:

– Вы не бойтесь!

Таня, у которой, после того как она попала к нам в плен, еще прибавилось высокомерия, сказала:

– У вас сильный противник.

– Время! Время! – покрикивали белые майки.

Им, видно, не терпелось. И, видно, они-то не думали, что у них сильный противник.

Судил высокий юноша с такими густыми, сросшимися бровями и таким бесстрастным, неулыбчивым ртом, что мне вчуже стало страшновато: очень уж грозно-судейский был у него вид. И мои ребята, поглядев на него, опасливо поежились.