Нина Семушина - Те, которых не бывает [litres]

…Ян сделал пару кругов над остановкой, убедился, что уже достаточно невидим, и, на лету застёгивая рубашку, ласточкой взмыл в тёплое летнее небо, уворачиваясь от последних солнечных лучей. Ян летел по странной траектории, огибая воображаемые шестерёнки небесной механики, обгоняя голубей, и, оглядывая крыши Рабочего посёлка, по инерции выбирал подходящее место для свиданий.

Сам он считал это романтическим складом характера; его брат называл это неотенией, но Ян ему не верил. Подумаешь, получил медицинское образование – и что теперь, самый умный? Ну нет. Ты всего Бальзака прочитай сначала, а потом уже комедию ломай. Нечеловеческую.

Впрочем, встреча с медициной предстояла Яну скорее, чем он надеялся. То есть вот прямо сейчас – кирпичное здание старинной больницы уже показалось за стройными, похожими на серые кубики лего девятиэтажками. К приёмному покою подъезжала маленькая, словно игрушечная, машина скорой помощи. Жёлтая, реанимационная. Вот блин. Не повезло кому-то… Но мне сегодня туда не надо. Мне сегодня в онкологию.

…Ян пару раз кувыркнулся в воздухе – просто потому, что глупо этого не делать, если умеешь летать, – и ласточкой нырнул в открытое окно больничного коридора.

Несмотря на непоздний час, в отделении было тихо. Ян на цыпочках прошёл по коридору к нужной палате, просочился в полуоткрытую дверь и уселся в изголовье пожилой женщины, которая тихо стонала во сне. Медленно капало лекарство. Медленно ползли тени к двери. Медленно протягивали к лысой голове пациентки свои щупальца сны, которые, очевидно, считали, что если твоя жизнь – кошмар наяву, то пусть и сон не отличается.

Ян был с ними в корне не согласен.

Он осторожно взял женщину за руку, пару раз вдохнул и нырнул вслед за ней в её сон. Согласно истории болезни, женщину звали Людмила Анатольевна, ей было шестьдесят семь, диагноз – тимома средостения, но Ян-то прекрасно знал, что на самом деле она просто Люся, что любит она землянику, походы, песни у костра и сплавляться на байдарках, но вот беда, уже три года вместо походов сплошная химиотерапия. А диагноз у неё – весна, потому что такой она человек. И что больше всего на свете Люся боится пауков, которые как раз и решили ей сегодня присниться…

И вот во сне Люся, беспомощная и испуганная, висела, опутанная капельницей, которая была вовсе не капельницей, а паутиной, в темноте, и по этим трубочкам-капельницам к ней ползли и тянули щупальца огромные белоглазые пауки.

– А ну кыш! – Ян, материализовавшись рядом с Люсей, повис на капельнице-паутине и, открыв книгу, начал что-то писать пальцем на странице. – Кыш, и да будет по слову моему! Не обижайте Люсю. Она милая, между прочим.

В следующую секунду Люся обнаружила, что никакой капельницы и паутины больше нет, это просто лямки рюкзака на плечах. И никакие белые глаза вовсе не смотрят на неё из темноты – это просто звёзды над головой, большие и яркие, как на озере под Саранском в 1980 году. И она, прямо как тогда, лежит в высокой-высокой траве, и вокруг пахнет летом, земляникой и совсем чуть-чуть – костром, который там, в лагере, жгут Петя и Наташка. Они её на смех подняли, сказали, что она не найдёт землянику ночью, а она полный ковшик принесла тогда… Эх, жаль, сейчас нет ковшика под рукой. Не взяла, балда…

– Это я балда, – пробормотал под нос Ян, торопливо дописывая в текст сновидения ковшик. Эмалированный такой, с пшеничными колосьями нарисованными и оббитый справа так, что получилось смешное чёрное пятно, похожее на слона с ушами. Про слона это Люся хорошо придумала; одно удовольствие с ней работать. Все бы вот так.

…Пока Люся собирала землянику, Ян осторожно вынырнул из сна обратно в реальность и принялся что-то увлечённо писать в своей безымянной книге. Исписав шесть листов, он аккуратно вырвал их и воткнул в стойку капельницы, рядом с бутылкой лекарства, а потом ещё раз погладил пожилую пациентку по руке; она улыбнулась во сне – непонятно, чему или кому.

– Ты молодец, Люся. Выздоравливай скорее, ты правда очень милая, – прошептал Ян, с трудом проглотив комок в горле. Скрипнула форточка; Люся снова осталась в палате одна.

Через несколько минут дверь в палату беззвучно открылась. Дежурный доктор в заклеенных изолентой очках подошёл к постели больной, отрегулировал скорость капельницы и вздохнул, глядя на торчавшие из-за бутылки физраствора, как павлиний хвост, листы.

«Шесть рецептов оставил, оптимист, хотя всё же понимает, – грустно подумал доктор. – И куда я их, интересно, дену потом?.. Она и этот-то сон не досмотрит. К сожалению».

Ночь выдалась не из лёгких; такое ощущение, что сегодня весь город смотрел на ночь фильмы про Фредди Крюгера, читал книжки про концлагеря и ещё наелся перед сном тяжёлой пищи, чтоб уж наверняка.

Чего только не приснится людям ночью! И ведьмы на кострах; и начальник, который увольняет с работы; и таракан размером с человека (Ян с огромным трудом продрался сквозь ассоциации с Кафкой и всё-таки прекратил кошмар несостоявшегося Грегора Замзы), и гроб на колёсиках, и мёртвые с косами вдоль дороги… Под конец Ян уже замотался и, кажется, случайно приснил одной бабушке концовку сериала «Санта-Барбара», которую подсмотрел во сне у другой бабушки, а какому-то мальчику – сюжет «Воздушных змеев» Ромена Гари, но никакой вины за это не чувствовал: бабушка, когда досмотрит сериал, порадуется собственной интуиции. А «Воздушные змеи» – отличная книжка, и её совершенно точно стоит прочитать. Пусть даже и не совсем естественным путём.

…Первые рассветные лучи косой линейкой перечёркивали тетрадные строчки стеллажей, уставленных…

«Так, стоп. Где-то это уже было, – подумал Ян, пробираясь между стеллажами к вожделенной полке с учебником философии. – Вот чёрт. Устал, повторяюсь. А ведь отличная была метафора, ну согласитесь?..»

Учебника на полке не было. Не было его и на любимом столе Яна. Учебник по философии обнаружился на полу между секциями В и Г (Витгенштейн! Гегель! Оба, оба будьте прокляты!), а над учебником обнаружилась рыдающая Ася Энгаус. Он её не только рыдающей – даже грустной никогда не видел.

Ян настолько оторопел, увидев эту картину, что чуть было не пустился бежать, – к счастью, он вовремя вспомнил о собственной невидимости и понял, что в безопасности. Вскоре стало очевидно и то, что невидимость ничего не меняет, поскольку Асе в любом случае не до него.

– Я больше не могу, – сообщила Ася третьему тому собрания сочинений Гегеля, уставившись на него стеклянными глазами. – Я даже рассказать никому об этом не могу; вот, Малинин говорит: «Читальный зал закрыт». Да, закрыт. А что я ему скажу – что мне некогда учить философию, кроме как ночью? Чёртов Гегель. Я никогда, никогда, никогда его не пойму!..