Эдуард Веркин - Планета чудовищ

– А ребята настоящие гляциологи, – сказал кто-то сбоку.

Все засмеялись.

– Теперь кувалда, – мрачно сказала Груша.

– Может, без кувалды обойдемся? – спросил кто-то. – Кувалда – для опытных, а ребята еще не очень…

– С кувалдой, – безапелляционно отрезала Груша. – Только с кувалдой!

– Ну, с кувалдой так с кувалдой, – вздохнул Карасюк.

Он снял ее со своего плеча и привесил к потолочной лампе за длинную веревку, привязанную к ручке. После чего легким движением плеча толкнул молот.

Орудие принялось раскачиваться с угрожающе широкой амплитудой.

– Как ее целовать-то? – испуганно спросил Барков. – Она же…

– Придется поцеловать, – сощурилась Груша. – Давай, Тимоня, ты первый.

– Почему я?

– Потому, – кровожадно улыбнулась Груша. – Тебе выпала честь.

И она подтолкнула меня в спину. Я сделал шаг к кувалде.

Честно говоря, мне совершенно не хотелось вступать с кувалдой в какие-либо отношения, тем более в такие лирические. Однако, судя по всему, выбора особого не было.

– Проторчишь тут все лето! – прошипела сзади Груша.

Я на самое максимальное расстояние выставил перед собой губы. Ну, чтобы было не очень больно. Кувалда вошла в контакт.

Почувствовал, как треснул и раскололся передний зуб. В общем-то, мелочь, зуб я восстановлю. Гораздо неприятнее было то, что я прилип к намороженному металлу, прицепился, как заглотивший мормышку окунь, повис, как сопли на морозе.

Груша очень смеялась. Барков пытался мне помочь, но Груша зыркнула на него тяжелым взглядом, и Барков отступился.

Кувалда, точно маятник, выписывала в воздухе дуги, и я болтался за ней. Вцепившись еще и руками – чтобы она не оторвала мне по случаю губы.

Выручил меня Карасюк. Он остановил своей могучей рукой молот, затем щелкнул пальцами, и кто-то сунул ему в руку чашку горячего какао. Карасюк вылил его на кувалду, и я отлип, свалившись на пол, как опавший лист сакуры.

– Теперь Петруха, – сказал Карасюк.

Карасюк запустил свою машину смерти, и Барков приступил к процедуре.

С ним кувалда обошлась милостивее. Он не прилип к ней. Она как-то легко чмокнула его и отскочила в сторону. То ли Барков был более искушен в подобных вопросах, то ли ему просто повезло. Одним словом, он не пострадал.

Груша захлопала в ладоши. Я поглядел в ее сторону. Она стояла у стены. К моему удивлению, Груша тоже курила. Такую же самодельную папиросу. С явным удовольствием причем курила.

– Поздравляю! – громко сказал Карасюк. – Теперь следующий этап.

Карасюк щелкнул языком. Груша шагнула к нам, поглядела оценивающе и сунула в зубы по длиннющей толстой папиросе, свернутой из оберточной бумаги.

– Мох с Европы, – прокомментировала она. – Карасюк его сам выращивает. Настоящий мерзлотный табак. Курите, засранцы!

Я не понял, кем она нас обозвала. Видимо, последнее слово тоже было из словаря настоящих гляциологов. Груша состроила угрюмое выражение лица, а Карасюк распалил плазменную горелку.

Мы с Барковым подожгли папиросы, затянулись. У меня перехватило дыхание, а глаза чуть не выскочили. Легкие свернулись и долго не могли развернуться, пока Карасюк не подошел ко мне и не влупил по спине своей мощной ладонью. Тогда я выдохнул горячую дымную струю. У Баркова сразу выдохнуть не получилось, и Карасюку пришлось стукнуть его два раза.

– Теперь легче будет, – успокоила Груша.

На самом деле, вторая затяжка уже не вызвала таких спазмов, как первая. Гляциологи смотрели на нас с одобрением. Видимо, курение папирос входило в стандартную программу гляциологического бытия. Или скрашивало его, то самое бытие.

– До конца должны докурить, пеструшки! – распоряжалась Груша. – До конца!

Пришлось докуривать гадость. Не скажу, что было приятно. Вообще, посвящение в мерзлотники оказалось бессмысленной и бесполезной процедурой. Физические муки, впрочем, как оказалось, подошли к концу. Зато начались муки душевные.

– Теперь гимн, – заявил Карасюк и выхватил из-за спины неожиданную гитару.

И все запели.

Сам гимн я не очень запомнил – очень тошнило и кружилась голова. Но самое интересное – я тоже что-то пел. Передо мной медленно вращалось крупное лицо Груши, а в голове вертелись простые, но берущие за душу, мужественные слова: «Крепись, гляциолог, держись, гляциолог…»

Мы проорали гимн два раза, после чего Груша смилостивилась и отпустила нас.

Барков, пошатываясь, отправился к себе, а я задержался зачем-то на полпути. Наверное, мне захотелось какао, спасительного напитка, точно не помню. Я отправился обратно и едва не наткнулся на Грушу и Карасюка. Они стояли в коридоре и громко разговаривали. Так громко, что даже издали я все услышал. Совершенно случайно. Абсолютно и совершенно случайно получилось!

Сначала они рассуждали о дальних перспективах их деятельности – обсуждали, как будет хорошо, когда они добурятся до океана и найдут жизнь. Ну а потом перешли к перспективам краткосрочным. Про нас с Барковым они не говорили, однако по некоторым признакам у меня сложилось впечатление, что Груша собирается проторчать на Европе долго. До самой осени. И, само собой, ей понадобятся помощники. Чтобы работать ломом и буром.

Мне очень скучно стало. Очень. Я даже про какао забыл. Побрел понуро в свою конуру, кинулся в койку.

Однако после антифриза не спалось. Внутри все горело и пучилось. И после кувалды мне не спалось – язык вылезал изо рта, и все время хотелось его выплюнуть. К тому же язык болел. Да и папироса на меня не очень хорошо подействовала – голова кружилась и кружилась. И еще мысли были мрачные. Не выходил у меня из головы энтузиазм Груши, которая собиралась проторчать здесь еще месяц. Не нашла, видите ли, своих бактерий! Она не нашла бактерий, а мне в их ледовых рудниках загибаться? Нет, такая перспектива мне совсем не улыбается, у меня впереди законные каникулы. И мне их хочется провести в каком-нибудь более теплом месте. И вообще, я уже перевоспитался трудом, теперь я профессиональный гляциолог, осталось только татуировку сделать.

Интересно, у Груши есть татуировка?

Я крутился в койке, маялся и маялся. Ничто не помогало. Тогда я включил проекцию дождя на ночном балтийском пляже. Однако даже дождь не помогал, а скорее наоборот – каждая капля била по голове, как дурацкая кувалда. И я решил прогуляться. Так, побродить по ночным «кишкам» станции.

Выглянул в коридор. И тут же увидел Баркова.

Барков стоял у стены и смотрел на часы на стене. Часы светились загадочным синим светом. Я даже подумал, что Барков впал в каталепсию, но он потряс головой и направился в сторону Центра управления комплексом «Пири».

Я за ним.

Честно говоря, сначала я подумал, что Барков лунатик. Что процедура посвящения на него не очень хорошо подействовала, вот он и загулял. Но очень скоро я понял, что лунатизмом тут и не пахнет. Потому что Барков останавливался возле каждых встречных часов, глядел на них и явно что-то прикидывал.