Мила Нокс - Война на восходе

— Ты! — вскричал он. — Ты меня обманула!

Юноша метнулся к Любви и сдернул с нее белый плащ, и оказалось, что под сияющим одеянием было другое, черное, как само горе. Едва юноша коснулся Любви, открылся ее истинный облик: когти льва ранили не только юношу, но и саму Любовь, и из многочисленных рваных ран струилась кровь, а по щекам стекали багровые слезы.

— Так вот каков твой истинный лик! — воскликнул юноша. — Ты позволила мне узнать величайшее счастье, и теперь я его лишен — большего горя в мире я не знал!

— Такова Любовь, — отвечала женщина, — ибо за каждый дар человек должен платить. Любить — значит познать великое счастье, но за любовь тебе придется и страдать.

— Если так, я не хочу знать любви отныне! Я проклинаю тебя: да будешь ты скитаться по деревням и стучать в дома, но пусть ни одна душа не услышит твоего стука! Пусть ни один человек не узрит твоего кровавого лица! Пусть твой голос станет не громче дыхания мертвеца! Отныне я закрываю для тебя свою дверь!

— Одумайся, — умоляла Любовь. — Закрывая дверь для других, ты сам запрешься! Обратишься в живой труп!

Но юноша не хотел ничего слышать.

И все произошло, как он сказал, — Любовь иссякла и стала невидимкой. Она хотела сказать что-то еще, но юноша прошел мимо, не слыша ее слов. Любовь стучала в дверь, но юноша не открывал.

Ночи сменялись рассветами, но юноша, закрывший сердце для любви, этого не замечал. Отныне ничто не нарушало его спокойствие. Он проходил мимо умирающего на холоде сородича и не подавал тому руку. Слышал мольбы о помощи и молчал. Юноша перестал чувствовать. Высох изнутри. Когда же он состарился и умер, никто не пришел на его могилу — ибо люди сторонились нелюдимого и черствого человека.

Любовь же прозвали Той, что не имеет лица. Смерть одолевала людей, их род угасал. И пошла молва: тот, кто сумеет найти Любовь, получит средство от Смерти — ведь скоро на земле не осталось бы ни одного человека! Люди искали Любовь, звали ее, но услышать голос невидимки не могли.

И однажды, когда сто лет безутешных поисков подошли к концу, житель последней на свете деревни проходил через могильники. Он услышал голос того самого юноши, Первого и Последнего Влюбленного. И голос сказал: «В моем сердце хранится ключ — им ты сможешь вывести Любовь в мир. Хочешь ли ты этого?»

Путник был готов на все, чтобы спасти свой род. И согласился.

Но Последний Влюбленный сказал: «Отныне Любовь не предстанет людям просто так. Лишь через тернии вы увидите звезды. Любовь просит, чтобы ты дал клятву». И Путник дал клятву Безликой: «Я знаю, что, если буду любить, стану и плакать».

И вдруг Путник услышал мелодию — она шла от могилы Первого Влюбленного, из его сердца, что когда-то познало Любовь. Путник пропел эту песнь и вдруг узрел Любовь!

И нашлось решение против Смерти: у человека родились дети. Когда он умирал, то потребовал клятвы от своих сыновей — и тогда его дети стали Последними Влюбленными. А после — дети их детей. Не все на это соглашались, ибо любить — означало страдать. Но благодаря тем, кто все же впускал в сердце любовь, человечество продолжало жить. И живет до сих пор.

Так-то, юноша! И не верьте тем, кто говорит, будто любовь — это сказка. Лицо любви ужасно: оно черно, на нем застыли кровавые слезы — но, юноша, дары ее прекрасны. Ведь они — сама жизнь! И Любовь — единственное, что дает отпор Смерти уже многие тысячелетия. Так будет продолжаться до тех пор, пока найдется хоть один человек, кто впустит ее в сердце.

— Больно, черт возьми!

— Ш-ш-ш, успокойся, идиот. А ты как хотел? Чтоб как маслице, ага? Это ж настойка на чистотеле! Нахватал ссадин — терпи. На вон, чай хлебай и зубами не клацай. Е-мое, кожа да кости, — приговаривала Шныряла, замазывая порезы на спине Тео и попутно тыкая его в худые выступающие ребра.

Теодор вздрагивал и ежился, сидя в холодной комнате без рубашки. Сам дотянуться до ушибов на спине он не смог, пришлось просить Шнырялу.

— Ну и дрищ ты, Теодорка, — заключила девушка, — кто ж на тебя посмотрит такого?

— С каких пор тебя это волнует?

— Не вертись, червяк патлатый! Ну как, у вас же там с Сандой…

«Шныряла заговорила со мной о девушках? Ей-богу, в лесу что-то сдохло… Медведь, наверно. Или сразу сотня».

— Так, все ссадины замазала! Ох уж эта Полночь — по тебе будто телега проехалась, а поверх того еще Кобзарь на своих каблуках проскакал.

Тео сгреб со стола рубаху и юркнул головой в ворот. Шныряла завинчивала баночки и что-то напевала под нос.

«Еще и поет! Нашу Шнырю подменили, что ль?»

— Знаешь, я с Сандой так и не увиделся.

— Она в приюте.

— Что?!

— То. Оказалось, ее мать в психушке, а отец умер — он вроде как болел долго, а от дочки скрывал. Симион Стан же был начальником полиции, у него хорошая квартирка — только девочка еще малая, отдали ее тетке, так тетка в квартиру заселилась, а Санду упекла в приют! Теперь ей только ждать, пока восемнадцать лет стукнет, чтобы вернуть себе дом. Если сможет. Тетка уже на все руки наложила. А приют этот… — Шныряла хмыкнула и поскребла шею. — Лучше туда не попадать.

Вот почему Тео не заставал Санду, хотя ходил к ее дому который вечер!

— Черт возьми… — Тео сжал кулаки. — Чем ей помочь?

— Ничем. Мы — нежители, Тео. У нас нет прав. И голосов тоже нет.

Тео уставился на железную кружку.

— Ты пей. А то, глядишь, и сопли на кулак начнешь наматывать!

— Я ухожу, Дик.

— За мамой? Веришь этому Йонве?

Тео покачал головой. Не верил. Но вдруг все-таки? За пару дней Тео очухался, собрался в дорогу и сегодня должен уйти.

— Не ходи, Тео.

— Я не могу.

— Тогда возьми с собой кого-нибудь. Того же Вика.

— Я думал, он…

— Тео. — Голос Шнырялы дрогнул. — Господарь Горы мертв.

Тео выплеснул на пол добрую половину чая.

— Чего-о?!

Шныряла обернулась. Щеки ее горели.

— Теперь Виктор — новый Господарь!

Тео почувствовал, как челюсть медленно отвисает. Шныряла кратко пересказала события, но он чуял, что девушка многое недоговаривает. Не зря же время от времени ее рассказ неловко прерывался, а щеки вспыхивали.

— Санда в приюте… Вик — новый Господарь… А где Ворона?

— Исчез.

Все это Теодору отчаянно не нравилось. Он попрощался со Шнырялой и вышел, хлопнув дверью. За то время, что Тео просидел в лачужке, закат уже отгорел, и лишь тонкая полоска багрянца напоминала об ушедшем за горизонт солнце. Теодор отправился к речке — там наверняка можно было найти змей, и потратил битых полчаса, чтобы отыскать хоть одну.